Кто это так играл? Игра Мани была бурная, звучная; правда, у Зины было тоже очень мягкое туше, но Зина — в деревне.
Парадные двери были не заперты, и Карташев вошел в гостиную. За роялью сидела незнакомая худенькая женская фигурка с закрученной на голове косой. У рояля сидела лицом к нему Маня и задумчиво, под впечатлением музыки, смотрела в пол.
Шум отворявшейся двери остановил игру. Незнакомая девушка оглянулась на Карташева, перестала играть и смущенно смотрела на Маню.
— Мой брат, — сказала Маня и назвала брату свою гостью: — Аделаида Борисовна Воронова.
И так как лицо Карташева ничего не выражало, то она прибавила:
— Сестра Евгении Борисовны.
— А! — радостно сказал Карташев.
Сестра Евгении Борисовны уже друг и семьи и его, а особенно такая чудная музыкантша, такая изящная, такая скромная, такая застенчивая.
И сколько достоинства, сколько прелести в этой маленькой фигурке, выглядывающей почти еще девочкой.
Обыкновенно первые шаги знакомства — самые тяжелые. Люди натянуты, хотят что-то изобразить из себя необычное. Так, по крайней мере, всегда бывало с Карташевым. А тут произошло совсем обратное: Карташев сразу почувствовал себя в своей тарелке, стал восторгаться ее игрой, просил ее еще играть. Карташев развеселился, начал рассказывать разные глупости, от которых и он сам, и Маня, и Аделаида Борисовна чуть не до упаду смеялись.
Потом пришли Аня, Сережа. Приехала из города Аглаида Васильевна, пришла Евгения Борисовна, пили чай, сидели на террасе, и вечер прошел незаметно и быстро.
Весь под настроением, Карташев провожал Аделаиду Борисовну и сестру ее наверх, помог ей надеть шотландскую накидку, нес ее шкатулочку из розового дерева, в которой лежало ее шитье.
И накидка, и шкатулочка, и она вся, когда уже ушла, стояли перед ним, и, возвратившись, он в каком-то очаровании слушал рассказы о ней своих домашних.
Всех очаровала Аделаида Борисовна.
Даже Аня сказала:
— Вот это — человек, настоящий, хороший человек.
— Ласковая какая, мягкая, а глаза, глаза, — восхищалась Маня.
Сережа сказал:
— И при этом она ведь и совсем некрасива.
— А, ну, что такое красота? — досадливо воскликнула Маня. — Кукла красивая, а что с нее толку?
— В ней именно удивительная человеческая красота, — качала головой Аглаида Васильевна. — Я много видала девушек на своем веку, — и Аглаида Васильевна точно опять пересматривала их всех в своей памяти, — но такой воспитанной, такой скромной, такой обаятельной…
— А сколько достоинства в то же время? — сказала горячо Маня и добродушно, вызывающе обратилась к старшему брату. — А ты что молчишь? Ты что, очумел или от природы такой чурбан бесчувственный?
— Маня! — сказала Аглаида Васильевна.
— Да, что ж он, мама, сидит, сидит, как не живой между нами. Ну? Говори…
Карташев с наслаждением слушал похвалы, расточаемые Аделаиде Борисовне, готов был от себя еще столько же прибавить, но когда Маня обратилась к нему, он потянулся и нехотя сказал:
— Девушка как девушка: симпатичная…
— Что?! — взвизгнула Маня. — Ах ты свинтус, ах ты оболтус, ах ты Вахромей!
— Маня, Маня! — звала ее Аглаида Васильевна.
Но Маня не слушала. Ее волосы рассыпались, глаза сверкали, как бриллианты, она наступала на Тёму и визжала:
— Да я тебе, негодному, все глаза твои выцарапаю, своими руками задушу негодяя…
— Я ухожу, — в отчаянии сказала Аглаида Васильевна.
— Хорошо, я больше не буду, но я так зла, так зла…
Она быстро то сжимала, то разжимала пальцы рук и проговорила комично:
— Хоть бы кошка мне, что ли, попалась, чтоб разорвать ее в мелкие клочки.
Все смеялись, Карташев довольно улыбался, а Маня продолжала:
— Нет, как вам нравится? Можно сказать, ангел сошел на землю, а он, чучело…
— Маня, что за манеры?!
— Манеры? Разве с этаким господином хватит каких-нибудь манер?! Ну, хорошо же! Только ты ее и видел! На коленях будешь умолять, ручки мне целовать — никогда!
Она ходила перед Карташевым и твердила:
— Помни, помни — никогда! И заруби это себе хорошенько на своем носу-лопате!
Она остановилась перед братом, взялась в бока и сказала:
— Ну! Повтори теперь еще раз, что ты сказал?
— Сказал, что она очень симпатичная и милая…
