Антонов рассмеялся. Он радовался: наконец-то там наверху опомнились и помогут ему в трудный час.
Фирсов надменно осмотрел Шамова с ног до головы.
— Я прислан по особому поводу. Международное положение и положение внутри страны после Десятого съезда большевиков сложилось для нас неблагоприятно. Политика нашей партии сейчас заключается в том, чтобы сохранить кадры. А ты: «Оружие не прислали ли?» Крутитесь в этой дыре и дальше своего носа ни черта не видите. Вояки! Вы потеряли головы и бьетесь лбом о стенку. Вы мешаете нашим планам, понятно?
— Дальше! — Антонов чуть не скрипел зубами от ярости. Вот так порадовали его верхи!
— Мы предлагаем для сохранения кадров ликвидировать восстание. Если не подчинитесь — мы откажемся от вас.
Лицо Антонова побелело, губы задергались, еще острее обозначились скулы.
— А-а, сволочи! — закричал он. — Я знал, что вы продадите меня! Плужников, Шамов, вы что молчите?
— Слышь-ка, милок, — обратился Плужников к Фирсову. — Скажи ты нам, за коим же бесом мы все это затевали? Чтобы выхлестать из народа кровушку и сдаться, ничего не добившись?
— Обстановки не понимаете, не понимаете течения исторических процессов! — холодно процедил Фирсов, с презрением глядя на «батьку». — Повторяю: сейчас в открытую с большевиками воевать нельзя. Силы надо беречь, оружие беречь, в подполье уходить. Так постановил центр.
— И правильно постановил, — заметил Санфиров. — Народ войны не хочет. Нас бандитами начали звать. Народ мира хочет!
— Яшка, и ты меня продаешь?! — крикнул Антонов.
— Нет, не продаю, Александр Степаныч. Здраво мыслю, только и всего. Отзвучали набаты, кончилась война, мир идет на поля…
— Стишки начал сочинять, дур-рак! — злобно прошипел Сторожев. — Командир гвардии, чтоб тебя!..
— Молчи, Петр Иванович…
— Не верь, не верь Яшке, Саша! — закричала Косова. — Продаст.
— Тут нет Сашки! — разъярился Санфиров, ненавидевший Косову. — Тут сидит командующий армией восстанья. Тут решаются большие политические дела, и бабе здесь делать нечего.
— Убью, подлый! — Косова выхватила револьвер.
Антонов ударил ее по руке. Револьвер упал.
— Александр Степанович, — сказал Сторожев, — плюнь на иудушек! Пока не отвоюем власть, будем воевать. Силы у нас еще есть.
— Верно, верно! — поддержал его Шамов.
— Сомнут! Всё сейчас против нас, — предостерегающе сказал Санфиров.
— Стало быть, что же? К красным идти на поклон? Милости просить? — Антонова трясло от гнева. — На веревке тебе, Санфиров, покачаться захотелось?
Фирсов встал.
— Вот что — в последний раз предлагаю: прячьте людей, закапывайте оружие.
— Пошел вон! — зарычал Сторожев.
Фирсов, пожав плечами, вышел, бросив на ходу:
— Завтра соберите комитет и штаб. Думаю, они умнее вас.
— Продали, продали! — Антонов заскрежетал зубами и повалился на стол. Все бросились к нему.
— Опять! — Шамов безнадежно махнул рукой.
— Что с ним? — спросил Сторожев.
— Припадок.
Вызвали армейского врача Шалаева. Через час Антонов пришел в себя, поманил пальцем Плужникова, который сидел на кровати и с тревогой следил за манипуляциями врача.
— Верно сказал этот пес, надо созвать комитет, Наумыч, — прохрипел Антонов. — Дело серьезное, без народа не обойтись.
5
Вечером в избе, где жил Антонов, за закрытыми ставнями пьянствовали Антонов, Косова и Герман.
Они собрались выпить, чтобы разогнать дурное настроение. Фирсов нарушил обычное молчаливое душевное равновесие Антонова. Косова, любившая его истерически (да и какого иного чувства мог ждать Антонов от этого чудовища?), хотела рассеять дурное настроение ее героя и любовника, а Герман был рад придраться к любому случаю и напиться.
Пил Антонов из стакана большими глотками, ничем не закусывая, мрачно смеялся, то порывался куда-то идти, кому-то «разбить башку».
Косова, сидя у него на коленях, прижималась к нему, целовала бледные, пьяные губы.
— Ну, полюби, полюби меня, Саша! — блудливо бормотала она.
— Уйди, Марья! — Антонов грубо отталкивал ее от себя.
— Кто приласкает тебя, кто утешит, кто думы твои разделит, миленок? — шептала Марья ему на ухо. — Ведь из-за тебя в это дело пошла.
— Не з-звал…
— Какая же тебе баба нужна?
