Возвратимся к поставленному ранее вопросу о факторе, который приводил к дифференциации надстроек у примитивных культур с одинаковой материальной базой. В качестве ответа возникает гипотеза о марковском характере культурогенеза. Разумеется, материальная база культуры является основным показателем, определяющим ее строение, однако такое определение не однозначно: этот показатель дает лишь границы известного интервала, определяет некий потенциальный класс, в пределах которого характерные черты культуры конкретизирует уже марковская игра стихий. Аналогично тому как в биологической популяции дифференциация за счет генетического дрейфа начинается с известных генотипических признаков, которые уже распределены по популяции, так и в общественных группах дифференциация может отправляться от некоторых установившихся отношений, которые имеют шанс случайно отклониться от актуального состояния, начать своеобразное блуждание в конфигурационном пространстве возможных состояний. Разумеется, это совершенно иное «конфигурационное пространство», чем в случае биоэволюции, речь идет не об отождествлении этих процессов во всех подробностях, а об указании механизма, который в определенной мире, в аспекте динамики обратных связей, оказывается общим для обоих процессов.
Поэтому на вопросы, по какой причине в одних примитивных обществах действует «спартанская» этика, а в других — «аполлоническая», по каким причинам одни группы подчиняют личность суровому регламенту «в общих интересах», а другие — ставят личность над групповыми интересами, по какой, наконец, причине образцы поведения иногда способствуют проявлению положительных эмоций, а иногда — подавляют его как предосудительное, на все эти вопросы можно ответить так: реализация состояний, столь друг от друга далеких, наступает потому, что именно такие особенности были «выброшены из стаканчика» при «игре в общество» после очень длинной серии шагов марковского процесса, были зафиксированы как правила, выделенные случайными факторами[266].
Некоторые современные наблюдения свидетельствуют, видимо, о том, что именно такие факторы могли начать свое действие в тот переходный период антропогенеза, который отделял стадо животных[267] от первобытной общины пралюдей. Так, например, японские исследователи, изучившие поведение макак, установили, что отношение самцов к самкам не является одинаковым в отдельных изолированных популяциях макак, даже при аналогичных условиях среды.
По их наблюдениям, в одних группах обезьян доминирует некий «принцип жестокости», это проявляется в статистически значительном числе шрамов — следов от укусов — на теле самок, тогда как в других группах отношение самцов к самкам значительно более «мягкое» (о чем свидетельствует отсутствие или редкость аналогичных следов). Исследователи заметили также, что «традиции» подобного рода, порождающие директивы «типичного поведения», возникают, скорее всего, случайно: «агрессивное» поведение самцов по отношению к самкам могло быть в некоторой группе делом случая, однако наблюдаемое потомством и выучиваемое им, оно стало затем превращаться в норму поведения. Разумеется, поведение обезьян нельзя назвать культурным; но ведь не было культурным и поведение первых предков человека. Согласно современным взглядам, труд и коллективная кооперация предшествовали появлению речи (и, естественно, сильно ускорили ее выработку). Если так было на самом деле, то интервал между образованием типов поведения и выработкой речи мог благоприятствовать возникновению в пракультуре в первую очередь того, что носило в ней магический или иррациональный характер. Ибо без речи невозможна передача никаких знаний, кроме тех, которые можно почерпнуть из прямого наблюдения — молодыми особями — за повелением взрослых особей. Поэтому если в определенной группе пралюдей укрепилось в качестве нормы «агрессивное отношение», то речь, возникшая позднее, именно это поведение фиксировала и отражала и как бы возводила в ранг натуральной закономерности, в ранг положения вещей, врожденного общественному бытию, ибо именно в нем проявлялась известная регулярность коллективных поступков. Пралюди принципиально не могли знать, что между регулярностью, скажем, восходов и заходов солнца и регулярностью (типичностью) поведения одних индивидуумов по отношению к другим есть существенная разница, состоящая в том, что при внеобщественном явлении (восходы и заходы солнца) наблюдается устойчивая каузальная связь, тогда как во втором случае («норма агрессии») — наблюдается закономерность, которая возникла некогда, из случайного отклонения.
