Сердце Анжелики вдруг мучительно забилось. Позади балдахина она увидела митру со святой Агнесой, возносимой на небо двумя ангелами, — митру, нить за нитью вышитую ее любовью; теперь ее нес священник, нес благоговейно, словно святыню, обернув пальцы покровом. И за ним, среди мирян, следовавших за монсеньером, в толпе высших чиновников и должностных лиц она увидела Фелисьена: он шел в первых рядах, одетый в сюртук, такой же, как всегда, высокий, белокурый, с вьющимися волосами, с прямым, несколько крупным носом, гордыми и нежными черными глазами. Анжелика ждала его, она не удивилась, когда увидала, что он обратился наконец принцем. И когда он поднял на нее тревожный взгляд — взгляд, полный мольбы о прощении за ложь, она ответила ему светлой улыбкой.
— Глядите-ка! — изумленно прошептала Гюбертина. — Разве это не тот самый молодой человек?
Она тоже узнала Фелисьена, обернулась к дочери и встревожилась, увидев ее преображенное лицо.
— Так он солгал нам?.. Почему? Ты не знаешь?.. Ты знаешь, кто он?
О да, быть может, она знает. Какой-то внутренний голос отвечал в ней на все недавние вопросы, но она не смела и не хотела больше спрашивать себя. Придет время, и она все узнает. Она чувствовала приближение этого мгновения, и волна гордости и страсти заливала все ее существо.
— В чем дело? — наклонившись к жене, спросил Гюбер.
Он, как всегда, витал в облаках. Гюбертина указала ему на молодого человека.
— Не может быть! Это не он, — с сомнением произнес Гюбер.
Тогда Гюбертина притворилась, что поверила в свою ошибку. Это благоразумнее всего, позже она наведет справки. Между тем монсеньер кадил на углу улицы перед святыми дарами, поставленными на покрытый зеленью переносный алтарь, и процессия остановилась; потом опять двинулась. Анжелика стояла, забывшись в блаженном смущении, опустив руку в корзину, сжав в пальцах последнюю пригоршню розовых лепестков, и вдруг быстрым, словно вырвавшимся движением бросила их. Как раз в эту минуту Фелисьен пошел вперед. Лепестки посыпались дождем, и два из них, легко порхая, медленно опустились ему на волосы.
Все кончилось. Балдахин исчез за углом Большой улицы, хвост процессии удалялся, и за ним открывалась пустая, тихая, словно усыпленная благочестивыми мечтами мостовая, от которой подымался терпкий аромат растоптанных роз. Издалека еще доносился при каждом взмахе кадил постепенно замирающий серебристый звон цепочек.
— Матушка, пойдем в собор, посмотрим, как они будут возвращаться! — воскликнула Анжелика. — Хочешь?
Первой мыслью Гюбертины было отказаться. Но ей самой так захотелось удостовериться в справедливости своих подозрений, что она согласилась.
— Хорошо, если тебе хочется, пойдем.
Но нужно было набраться терпения. Анжелика не находила себе места, она уже сбегала наверх за шляпкой и теперь то и дело подходила к окну, смотрела то в конец улицы, то на небо, словно вопрошала пространство, и громко говорила, мысленно, шаг за шагом, следуя за процессией.
— Они спускаются по Нижней улице… А теперь они, должно быть, выходят на площадь Префектуры… Эти длинные улицы в Бомоне-городке никогда не кончатся! И какое дело этим купцам-мануфактурщикам до святой Агнесы!
Высоко в небе парило легкое розовое облачко, пересеченное нежной золотой полоской. Воздух был неподвижен, чувствовалось, что весь город замер, что бог покинул свою обитель и горожане ждут его возвращения, чтобы вновь приняться за повседневные дела. Голубые драпировки золотых дел мастера и красные занавески торговца церковным воском все еще покрывали обе лавочки напротив. Казалось, все спало, и только медленное шествие духовенства переливалось из одной улицы в другую и ощущалось во всех уголках города..
— Матушка, матушка! Уверяю тебя, они сейчас выйдут на улицу Маглуар. Они уже начали подниматься!
Она лгала; было только половина седьмого, а процессия никогда не возвращалась раньше четверти восьмого. Она хорошо знала, что сейчас балдахин должен шествовать мимо нижней пристани на Линьоле. Но ей так не терпелось!
— Матушка, поторопитесь же! Займут все места!
— Ну ладно, пойдем, — невольно улыбаясь, сказала наконец Гюбертина.
