— Что такое? Почему они не движутся? — повторяла Анжелика в лихорадочном нетерпении, словно на другом конце процессии ее ожидало счастье.
— Им незачем бежать, — с обычным спокойствием ответила Гюбертина.
— Что-нибудь задержало, может быть, алтарь заканчивают, — заметил Гюбер.
Девушки запели хорал; их высокие голоса, звеня, как хрусталь, разносились в чистом воздухе. Потом вдоль процессии пробежала волна движения. Пошли опять.
Теперь, после мирян, из собора начало выходить духовенство; сперва низшие по должностям. Все были в стихарях и, проходя под дверными сводами, надевали шапочки; и каждый нес зажженную свечу: шедший справа нес свечу в правой руке, шедший слева — в левой; два ряда колеблющихся, бледных под солнечным светом огоньков окаймляли процессию. Первыми прошли семинария, причт приходских церквей и причт церквей при учреждениях; за ними следовал соборный причт и, наконец, каноники в белых плащах. Между ними шли певчие в красных шелковых ризах; они в полный голос запели антифон, и причт негромко отвечал им. Чистые звуки гимна «Pange lingua» [2] подымались к небу, трепещущий муслин заполнил улицу, крылья стихарей развевались, и огоньки свечей усеивали их бледно-золотыми звездочками.
— О святая Агнеса! — прошептала Анжелика.
Она улыбнулась святой, которую четыре служки несли на обитых синим бархатом, украшенных кружевами носилках. Каждый год девушка изумлялась, когда видела статую, вынесенную из вековечной дремотной полутьмы собора; под ярким солнечным светом, одетая длинными золотыми волосами, Агнеса была совсем другой. Она казалась такой старой и в то же время такой юной, ее маленькие ручки и ножки были так хрупки, ее тонкое детское личико почернело от времени.
Теперь должен был появиться монсеньер. Из глубины собора уже доносился звон кадил.
По улице пробежал шепот. Анжелика повторяла:
— Монсеньер… Монсеньер…
И, глядя на уносимую статую святой, она вспоминала старинные предания, вспоминала высокородных маркизов Откэр, с помощью Агнесы избавивших Бомон от чумы, Иоанна V и всех его потомков, набожно поклонявшихся статуе Агнесы, — и легендарные сеньоры царственной вереницей один за другим проходили перед ней.
Перед вратами образовалось пустое пространство. Потом показался капеллан, которому поручен был епископский посох; он держал его прямо перед собою, повернув загнутой ручкой к себе. За ним, пятясь, мелко помахивая кадилами, вышли два кадилоносца; около каждого шел причетник с сосудом для ладана. Огромный, обшитый золотой бахромой балдахин красного бархата зацепился в дверях. Но порядок был немедленно восстановлен, и специально назначенные лица подхватили древки. Под балдахином, окруженный высшим духовенством, обнажив голову, шел монсеньер; на плечи его был накинут белый шарф, в высоко поднятых руках, обернутых концами этого шарфа, он нес сосуд со святыми дарами, не прикасаясь к нему обнаженными пальцами.
Кадилоносцы сейчас же двинулись вперед, и кадила, нежно звеня серебряными цепочками, начали раскачиваться широкими мерными взмахами.
Кого напоминал монсеньер Анжелике? Все головы набожно склонились перед ним. Но она только чуть опустила голову и исподлобья разглядывала его. У него была высокая, тонкая, породистая фигура, поразительно моложавая для его шестидесяти лет. Его орлиные глаза сверкали, немного крупный нос подчеркивал повелительную властность лица, смягченную седыми волосами, падавшими густыми локонами; Анжелика обратила внимание на белизну его кожи, ей показалось, что волна крови вдруг залила ее… Но, быть может, это отблеск таинственного сияния золотого солнца, которое он несет в окутанных шарфом руках?
Нет, разумеется, он на кого-то похож, и Анжелика чувствовала, что в ней рождаются воспоминания о чьем-то лице. С первых же шагов монсеньер негромко запел псалом, и сопровождавшие его дьяконы отвечали ему. Вдруг он поглядел на окно, в котором стояла Анжелика, и лицо его показалось ей таким суровым, полным такого холодного высокомерия, такого гневного осуждения всякой суеты, всякой страсти, что она задрожала. Он перевел взгляд на три старинные вышивки; Марию и ангела, Марию у креста, Марию, возносящуюся на небо, — и в глазах его блеснуло удовольствие. Потом он внимательно поглядел на Анжелику, и она в страшном смущении не могла понять, что изменило его взгляд — суровость или нежность. Но вот его глаза опять сосредоточились на святых дарах, отражая блеск огромного золотого солнца. Серебристо звеня цепочками, высоко взлетали и падали кадила, легкое облачко ладана расплывалось в воздухе.
