— Хватит! — крикнул Жак.
Кочегар прикинулся, что не понял, и продолжал безостановочно подкидывать уголь в топку, а когда машинист схватил его за руку, он с угрожающим видом обернулся: видно было, что пьяное бешенство бушует в нем, толкая на стычку.
— Не трожь, а то как двину!.. Я желаю ехать быстрее, и баста!
Теперь поезд несся на всех парах вдоль плоскогорья, идущего от Больбека до Моттвиля. Он шел без остановок до самого Парижа, только на нескольких станциях ему предстояло набирать воду. Длинный состав из восемнадцати вагонов, набитых безответными людьми, быстро скользил во мраке, громыхая на стрелках. Солдаты, которых гнали на бойню, пели во все горло, они так громко орали песни, что их голоса заглушали стук колес.
Жак ногой захлопнул дверцу топки. Потом, взявшись за инжектор, сдержанно произнес:
— Слишком много жара… Коли вы пьяны, проспитесь!
Пеке тотчас же распахнул дверцу и стал с такой яростью подкидывать уголь, будто хотел взорвать котел. Это был бунт, прямое неповиновение: кочегар озверел и, видно, забыл о том, что он вместе с машинистом отвечает за сотни человеческих жизней. Жак наклонился, чтобы передвинуть стержень поддувала и тем самым уменьшить тягу, но Пеке внезапно схватил его за плечи и резким толчком попытался сбросить с паровоза.
— Так вот что ты задумал, негодяй!.. А потом скажешь, будто я сам нечаянно свалился, подлец ты этакий!
Жак уперся рукой в стенку тендера, но тут противники поскользнулись и упали, однако, даже рухнув на маленький железный мостик, плясавший под ними, они не прекратили борьбы. Стиснув зубы, оба не произносили ни слова, и каждый старался пропихнуть другого в узкое отверстие, перегороженное лишь металлическим листом. Но это было не так легко: поезд стремительно мчался вперед, пожирая пространство; уже остался позади Барантен, уже состав с ходу ворвался в Малонейский туннель, а Жак и Пеке все боролись — они катались по куче угля, ударялись головами о стенки бака и судорожно отдергивали ноги от раскаленной дверцы топки, которая обжигала подошвы.
Изнемогая, Жак с отчаянием подумал, что у него лишь один путь к спасению — приподняться, закрыть регулятор и кликнуть на помощь людей, они вырвут его из рук этого дикаря и безумца, вконец озверевшего от водки и ревности. Нет, ему ни за что не справиться с таким верзилой! И Жак, все больше слабея, чувствовал, как волосы у него встают дыбом при мысли, что он вот-вот полетит на полном ходу с паровоза.
Сделав невероятное усилие, машинист потянулся к регулятору, но кочегар разгадал его замысел: он напрягся, привстал и, изловчившись, приподнял Жака, как ребенка.
— Ага, хочешь остановить машину!.. Не выйдет! Тебе понадобилась моя баба?.. Отправляйся же ко всем чертям!
А поезд все мчался и мчался, с ужасающим грохотом он вырвался из туннеля и несся теперь вперед по темной пустынной местности. Как молния, промелькнул он мимо Малоне, и стоявший на платформе помощник начальника станции даже не успел разглядеть, что на площадке паровоза два человека схватились в смертельном поединке.
Собрав все силы, Пеке столкнул Жака с паровоза; но тот, почуяв под собой пустоту, судорожно ухватился за шею кочегара и увлек его за собой. Два отчаянных вопля слились в один, потом все стихло. Машинист и кочегар упали на рельсы, так и не разжав ужасных объятий, их затянуло под поезд, и колеса безжалостно раздавили и искромсали двух этих людей, так долго живших как братья. Их тела превратились в окровавленные обрубки без головы и без ног, по руки навеки сплелись, как будто мертвецы все еще продолжали душить друг друга.
А паровоз, которым никто уже не управлял, все несся и несся вперед. Наконец-то строптивая и норовистая машина получила волю, и теперь она мчалась во весь опор, точно необъезженная кобылица, что вырвалась из рук жокея и мчится, как ветер в поле. Воды в котле было достаточно, уголь в топке ярко пылал; через полчаса давление пара достигло предела, и поезд летел, как стрела. Усталый обер-кондуктор, должно быть, уснул. Солдат, набитых как сельди в бочке, совсем развезло, они развеселились от быстрой езды и еще громче орали песни. Состав вихрем пролетел мимо Мароммы. Приближаясь к семафорам и станциям, он больше не свистел. Он бешено стремился вперед, точно обезумевшее животное, которое, невзирая на препятствия и не разбирая дороги, несется очертя голову. Он мчался все быстрее и быстрее, будто устрашенный хриплым дыханием, с шумом вырывавшимся из его груди.
