Филомена остановилась, отхлебнула глоток и со смехом воскликнула:
— А ведь они, бьюсь об заклад, спят друг с другом. Но уж до того хитры! Все шито-крыто, не подкопаешься!.. Сдается мне все же, что эта пигалица, госпожа Мулен, как-то их застукала вечерком. Но ее им опасаться нечего, она-то не проболтается: во-первых, дура дурой, а потом, ее муж как-никак помощник господина Дабади…
Филомена опять умолкла, но тут же прибавила:
— Да, чуть не забыла, ведь на той неделе в Руане начинается дело Рубо.
До сих пор Жак и Пеке слушали ее, не вставляя ни слова. Кочегар находил только, что его любовница уж больно разговорчива: никогда еще, наедине с ним, она не вела таких длинных речей; он не сводил глаз с Филомены и, видя, как возбуждает ее общество машиниста, с каждой минутой испытывал все более жгучую ревность.
— Да, — невозмутимо откликнулся Жак, — мне пришла повестка из суда.
Филомена подскочила к молодому человеку, радуясь возможности коснуться его хотя бы локтем.
— Я тоже выступаю как свидетельница… Ах, господин Жак, меня ведь и о вас спрашивали, хотели выведать всю подноготную о ваших отношениях с несчастной госпожою Рубо, и вот, когда меня допрашивали, я так прямо и заявила следователю: «Да он, сударь, ее обожал, разве мог он ей зло причинить?» Ведь я не раз видала вас вместе, и уж кому было это подтвердить, как не мне?
— О, за себя-то я не тревожусь, — проговорил Жак, небрежно махнув рукой, — ведь я подробно, час за часом, объяснил им, как провел тот день… Уж если Компания оставила меня на службе, значит, нашли, что я вне всяких подозрений.
Наступило молчание, все трое, не спеша, выпили.
— Просто жуть берет, — снова заговорила Филомена. — Какой все-таки изверг, этот Кабюш! Когда его взяли, он был весь в крови несчастной госпожи Рубо. Встречаются же такие кретины: зарезал женщину лишь потому, что хотел ею обладать! Но что за толк? Ведь вето уж нет на свете?.. Сколько жить буду, не забыть мне никогда, как господин Кош прямо на платформе задержал Рубо. Я сама при этом была. Рубо, похоронив жену, наутро преспокойно вышел на дежурство, а неделю спустя все и произошло. Господин Кош как ударит его по плечу да как выпалит: так, мол, и так, у меня, дескать, приказ отвести вас в тюрьму! Подумать только, их, бывало, водой не разольешь — все ночи напролет дулись в карты! Правда, удивляться тут нечего, на то он и полицейский комиссар: коли прикажут, отца и мать на гильотину отправит! Такая уж у него собачья служба. Впрочем, Кошу на все наплевать! Я тут на днях проходила мимо Коммерческого кафе и видела: сидит он себе за столом и карты тасует, прежний-то приятель занимает его не больше, чем турецкий султан!
Пеке заскрипел зубами и трахнул кулаком по столу:
— Проклятье! Да будь я на месте этого рогача Рубо!.. Вот вы спали с его женою. Кто-то другой ее зарезал! А мужа судить собираются… Ну, как тут не лопнуть от бешенства?!
— Эх ты, дуралей! — вмешалась Филомена. — Да ведь Рубо обвиняют, будто он подговорил Кабюша убрать жену; да, да, все это, по слухам, вышло из-за денег! У Кабюша при обыске, говорят, нашли часы председателя суда Гранморена, помните, того самого, которого года полтора назад прямо в вагоне зарезали. Так вот, оба эти убийства связали вместе и такую кашу заварили, что сам черт ногу сломит! Я-то вам ничего толком объяснить не сумею, но обо всем этом было в газете напечатано, целых две колонки заняло.
Жак был рассеян и едва слушал ее. Потом пробормотал:
— Зачем нам ломать себе голову? Разве нас это касается?… Если уж сами судьи не знают, что делают, то мы и подавно не узнаем.
Щеки его покрылись бледностью, он вперил взор в пространство и медленно проговорил:
— Как бы там ни было, а ее, бедняжки, уж нет… Бедная, бедная Северина!..
— Черт побери!.. — вновь взорвался Пеке. — У меня тоже есть жена, и если какой мерзавец вздумает к ней прикоснуться, я их обоих придушу. И пусть мне потом рубят голову, начхать я на это хотел.
Опять воцарилось молчание. Филомена снова наполнила рюмки и с деланным смехом повела плечами. Но в действительности она изрядно струхнула и исподтишка бросила испытующий взгляд на кочегара. С той поры как тетушка Виктория сломала ногу и, став калекой, вынуждена была оставить прибыльную должность в дамской уборной, а потом нашла себе пристанище в доме призрения, Пеке заметно опустился — он ходил теперь грязный и чуть ли не в отрепьях. Сразу было видно, что он лишился снисходительной и по-матерински заботливой супруги, которая опускала в его карман серебряные монеты и чинила ему одежду, не желая, чтобы его сожительница в Гавре обвиняла ее в том, будто она плохо следят за их общим мужем. И Филомена, которую восхищал всегда опрятный и подтянутый Жак, в последнее время начала воротить нос от кочегара.
