Северина содрогнулась.
— Замолчи, слышишь, замолчи! Ты меня с ума сведешь!
И вышла из комнаты; Жак услышал, как она спускается по лестнице к Доверию. Сам он по-прежнему сидел у окна и, забыв обо всем на свете, не отрываясь, глядел то на домик путевого сторожа с высоким колодцем, то на маленькую дощатую будку, где Мизар, казалось, клевал носом, машинально выполняя свои однообразные и монотонные обязанности. Проходили часы, а Жак все не отводил глаз от окна, как будто упорно, хотя и тщетно, бился над разгадкой какой-то непостижимой тайны, над проблемой, от решения которой зависела его жизнь.
Он не уставал наблюдать за Мизаром: этот жалкий сморчок с мертвенно-бледным лицом, этот чахоточный, которого постоянно мучил кашель, все-таки умудрился отравить жену, одержал верх над такой сильной женщиной, исподволь подточил ее силы, как жучок подтачивает дерево. Должно быть, все последние годы, дежуря от зари до зари в своей будке, он вынашивал в голове жестокий план. Раздавался электрический звонок, возвещавший о приближении поезда, Мизар выходил на полотно и трубил в рожок; состав удалялся, и путевой сторож сигналом перекрывал путь, а затем нажимал одну за другой две кнопки, ставя в известность следующий пост о том, что туда вышел поезд, а предыдущий пост — о том, что путь свободен, и все это он проделывал механически, повинуясь многолетней привычке, действуя бездумно, как автомат. Неграмотный и тупой, он за всю жизнь не прочел и строчки; когда сигнальные аппараты молчали, он сидел, свесив руки, и глядел прямо перед собою мутными глазами. Мизар почти не вылезал из сторожки, от скуки он старался как можно дольше растягивать свой завтрак. Потом опять впадал в привычное оцепенение и сидел так без единой мысли в голове, вяло борясь с сонной одурью, а порою и попросту засыпал с открытыми глазами. Ночью, боясь уступить неодолимой дремоте, он то и дело вскакивал и принимался ходить, нетвердо ступая, точно пьяный. И борьба с женой — тайный поединок из-за припрятанной ею тысячи франков, которой должен был завладеть оставшийся в живых, — долгие месяцы всецело занимала окостеневший ум этого одичавшего человека. Что бы ни делал Мизар — трубил ли в рожок или подавал электрические сигналы, охраняя тем самым безопасность тысяч пассажиров, — он неизменно думал о том, подействовал ли уже яд на его жену, и когда он неподвижно сидел, свесив руки и сонно хлопая глазами, то также думал об этом. Вот что копошилось в его голове: он доконает Фази, перероет все вокруг, но отыщет деньги, завладеет ими!
И ныне Жак с удивлением обнаруживал, что Мизар нисколько не переменился. Стало быть, можно убить и не терзаться этим, и жить, как прежде! После лихорадочного возбуждения первых дней путевой сторож снова впал в обычную вялость, — хилый от природы, боявшийся всяких потрясений, он прикидывался тихоней. В сущности, хотя он и извел жену, верх-то взяла она, а он остался в дураках, перевернул весь дом, но ничего не нашел, ни сантима! На землистом лице Мизара жили только глаза — тревожные, рыскающие, они говорили о снедавшем его беспокойстве. Перед ним неотступно стояли вылезшие из орбит глаза покойницы, и ему чудилось, будто она с ужасной издевательской усмешкой твердит: «Ищи! Ищи!» И Мизар искал, мозг его отныне не знал ни минуты покоя, без передышки он мучительно думал, думал о том, куда Фази могла запрятать кубышку, перебирал в уме предполагаемые тайники, отбрасывал те, которые уже успел перерыть; его кидало в жар, едва он вспоминал о каком-нибудь новом укромном местечке, он буквально Сгорал от нетерпения, бросал все дела и бежал туда… Но тщетно! То была его кара, мучительная кара, нестерпимая пытка; в конце концов Мизар вовсе перестал спать, он не мог ни на минуту сомкнуть глаз и, против воли, тупо думал все о том же, навязчивая мысль стучала в его мозгу, как громко тикающие часы! Трубя в рожок — один раз, когда поезд шел к Гавру, и два раза, когда поезд шел к Парижу, — Мизар мысленно искал; подчиняясь приказам электрических звонков или нажимая на кнопки сигнальных аппаратов, перекрывая либо разрешая движение, он искал, искал непрерывно и исступленно, искал днем — в часы вынужденного безделья, в промежутке между поездами, искал ночью — когда, борясь с мучительной дремотой, он, сидя в дощатой будке, затерянной в глухом молчании пустынного и мрачного края, ощущал себя изгнанником, заброшенным на край света. Тетка Дюклу, приставленная теперь к шлагбауму, горела желанием женить на себе Мизара, вот почему она всячески обхаживала его, и ее сильно беспокоило, что он по ночам совершенно не спит.
