Жак не шевелился, он безвольно покоился в объятиях Северины, руки которой сжимались то вокруг его шеи, то вокруг пояса, словно ужи. В его уме бродили смутные мысли, он был потрясен — такое ему и в голову не приходило! Как все, оказывается, сложно! А он-то думал, что на преступление их толкнуло завещание Гранморена. Впрочем, так даже лучше: убедившись, что супруги Рубо убили старика не из-за денег, он освободился от презрения, которое шевелилось в нем даже тогда, когда Северина целовала его.
— Отчего ж я перестану тебя любить?.. Какое мне дело до твоего прошлого? Оно меня не касается… Ведь ты — жена Рубо, а до него могла быть и еще чьей-нибудь.
Они помолчали. Потом с такой силой обнялись, что у обоих перехватило дыхание; плечом Жак ощущал ее круглую упругую грудь.
— Так ты была любовницей старика? Что ни говори, а это чудно.
Северина, дотянувшись до его рта, впилась в губы Жака и пролепетала:
— Я люблю лишь тебя, никогда я никого не любила… Другие, если б ты только знал… Они так донимали меня своими приставаниями, а ты, мой любимый, ты дал мне счастье!
Она распаляла его своими ласками, готовая отдаться, страстно желая этого; ее руки пробегали по его телу. А он, пылая страстью не меньше, чем она, стремился отдалить сладостное мгновенье, нежно отстранял ее.
— Нет, нет, подожди… сейчас… Ну, а что старик?
Дрожь прошла по телу Северины, едва слышным шепотом она произнесла слова признания:
— Мы убили его.
И трепет сладострастия слился со всплывшим в ее памяти предсмертным трепетом. Со стороны казалось, будто судорога наслаждения переходит в судорогу агонии. На мгновение Северина умолкла, у нее перехватило дух, все закружилось перед глазами. Потом, опять уткнувшись в шею любовника, она заговорила еще тише:
— Он вынудил меня написать старику, чтобы тот поехал курьерским, одновременно с нами, и не выходил до Руана… Я дрожала в углу купе и буквально с ума сходила, думая о беде, которая вот-вот нагрянет. Против меня сидела женщина в черном, она не произносила ни слова, но приводила меня в ужас. Я боялась взглянуть на нее, мне чудилось, будто она читает наши мысли, отлично знает, что мы решили сделать… Так прошли два часа, пока мы ехали от Парижа до Руана. Я молчала, не шевелясь и закрыв глаза, делала вид, будто сплю. Рядом со мною недвижно сидел Рубо, и страшнее всего было то, что я знала, какие ужасные планы вынашивает он в своей голове, но не могла угадать, на чем именно он остановится… Ах, какая это была кошмарная поездка! Паровозные свистки, дорожная тряска, грохот колес — и на фоне всего этого вихрь способных свести с ума мыслей!
Жак, зарывшись лицом в душистое руно ее волос, через ровные промежутки времени безотчетно приникал губами к шее Северины.
— Но ведь вы были в разных вагонах, как же вы сумели его убить?
— Подожди, ты все поймешь… Муж составил подробный план. Правда, мне кажется, он удался только потому, что того захотела судьба… Ты ведь знаешь, в Руане поезд стоит десять минут. Мы вышли, и Рубо потащил меня к вагону, где в отдельном купе ехал Гранморен; если бы нас увидели, то должны были подумать, будто мы просто решили поразмяться. Увидя старика, стоявшего на площадке, Рубо изобразил на своем лице удивление, словно не знал, что тот едет этим же поездом. На платформе царила толчея. Люди чуть не приступом брали вагоны второго класса, дело в том, что на следующий день в Гавре был праздник. Уже начали запирать дверцы, и тут председатель суда сам предложил нам подняться к нему в купе. Я что-то пролепетала, сказала, что у нас в вагоне чемодан, но Гранморен, повысив голос, заявил, что никто его не украдет и мы вернемся в свое купе в Барантене, где он выходит. Рубо тоже встревожился и хотел было отправиться за чемоданом. Но в эту минуту раздался свисток кондуктора, и тут, видно, муж решился; он втолкнул меня в купе, поднялся туда сам, запер дверцу и поднял оконную раму. Почему нас не увидели? До сих пор не понимаю. По платформе взад и вперед бегали люди, станционные служащие потеряли голову; так или иначе, никто ничего не заметил. И поезд медленно отошел от вокзала.
