— Но только, — продолжал он, вновь напуская на себя обычную суровость, — помните о нашей беседе и ведите себя благоразумно.
— О, сударь!..
Но он желал удержать супругов Рубо в своей власти. И потому намекнул на письмо:
— Помните, что дело остается у нас и при малейшем проступке ему может быть дан ход… И, главное, посоветуйте вашему мужу больше не вмешиваться в политику. В противном случае мы будем безжалостны. Я знаю, он себя уже изрядно скомпрометировал, мне рассказывали о его возмутительной ссоре с супрефектом; в довершение всего, он слывет республиканцем, это черт знает что такое… Вы меня поняли? Пусть он ведет себя осмотрительно, не то мы с ним быстро управимся.
Северина встала, ей не терпелось выйти на улицу, чтобы дать выход душившей ее радости.
— Милостивый государь, мы во всем будем слушаться вас, мы будем поступать так, как вы прикажете… Стоит вам только пожелать, и я вся к вашим услугам — когда угодно, где угодно…
Секретарь министра вновь улыбнулся с видом человека, уже давно постигшего тщету всех радостей, пресытившегося ими и чуть презирающего их:
— О, я не злоупотреблю этим, сударыня, я уже ничем не злоупотребляю.
И он сам распахнул перед ней дверь кабинета. На площадке она дважды обернулась, и на ее сияющем лице была написана глубокая признательность.
Выйдя на улицу, Северина помчалась сломя голову. Но потом спохватилась, что идет не в ту сторону, повернула назад и перешла зачем-то дорогу, чуть не угодив под колеса экипажа. Она испытывала потребность двигаться, размахивать руками, кричать. Она уже поняла, почему их пощадили, и вдруг обнаружила, что бормочет вполголоса:
— Черт побери! Они боятся, они ни за что не станут ворошить это дело, какая я была дура, что так терзалась. Это очевидно… Какое счастье! Я спасена, на сей раз и впрямь спасена!.. Но мужа я все-таки припугну, пусть ведет себя потише… Спасена, спасена, какое счастье!
Она свернула на улицу Сен-Лазар и увидела, что часы в витрине ювелирной лавки показывают без двадцати шесть.
«Ну, уж теперь-то я пообедаю на славу, времени у меня хватит!» — решила она.
Она выбрала самый роскошный ресторан напротив вокзала, уселась одна за ослепительно белый столик возле зеркального окна и, с интересом наблюдая за уличной толпой, заказала себе изысканный обед: устрицы, рыбное филе, крылышко жареного цыпленка. Она по крайней мере вознаградит себя за плохой завтрак! И Северина жадно поглощала пищу, белый хлеб показался ей необыкновенно вкусным, а под конец она решила полакомиться пончиками со взбитыми сливками. Выпив кофе, она поспешно встала из-за стола: до отправления курьерского поезда оставалось всего несколько минут.
Простившись с Севериной, Жак направился к себе, чтобы переодеться в рабочее платье, а затем пошел в депо, куда обычно приходил лишь за полчаса до того времени, когда нужно было выводить локомотив. Все последнее время он поручал Пеке проверять состояние паровоза, хотя кочегар два раза из трех бывал пьян. Однако в тот день Жаком владело приятное волнение, и он ощутил безотчетную потребность самому убедиться, что все части машины работают безотказно; к тому же утром, по дороге из Гавра, ему показалось, будто происходит утечка пара.
В огромном, потемневшем от копоти депо с высокими запыленными окнами среди других паровозов отдыхал и паровоз Жака; его подогнали к самому выходу, ибо ему предстояло отправиться первым. Кочегар депо уже загрузил топку, и маленькие красные угольки падали в специально вырытую канавку. То был быстроходный локомотив на двух спаренных осях, удивительно изящный, несмотря на свои огромные размеры; его большие, но легкие колеса соединялись друг с другом стальными дышлами, а широкая грудь и мощный, сильно вытянутый круп делали его похожим на огнедышащего коня; все в нем было целесообразно и надежно, что и составляет высшую красоту существ из металла — их безупречность и силу.
Как и другие паровозы Компании Западных железных дорог, он, помимо номера, носил также имя — «Лизон»: так называлась одна из небольших станций возле Котантена. Однако Жак, испытывавший нежность к своей машине, воспринимал это название, как женское имя, и ласково говорил: «Моя Лизон».
