— Что это вы? Да ведь она у нас, точно фея, как на крыльях летит!
— Нет, нет, я что-то не спокоен.
И хотя все части паровоза были в полном порядке, Жак продолжал покачивать головой. Он перепробовал все краны, проверил работу клапана. Потом взобрался на площадку, сам наполнил масленки для смазки цилиндров, между тем как кочегар вытирал тряпкой паровой колпак, на котором виднелись легкие следы ржавчины. Центральный болт ходил легко, и, казалось, машинист мог успокоиться. Но нет, теперь в его сердце жила не одна «Лизон». Там созревало новое чувство — нежность к изящной, хрупкой женщине, которую он в мыслях все еще видел рядом с собой на скамье в сквере; и это слабое, ласковое существо так нуждалось в любви и покровительстве! Бывало, что поезд по не зависящим от машиниста причинам опаздывал, и Жак мчался тогда со скоростью восьмидесяти километров в час, — однако он никогда не думал об опасностях, которым подвергаются пассажиры. А теперь при одной мысли, что ему предстоит доставить в Гавр эту женщину, которую еще утром он почти ненавидел и неохотно вез, Жак испытывал беспокойство, он опасался катастрофы и с ужасом представлял себе, как раненная по его вине Северина умирает у него на руках. Любовь уже налагала на него свои цепи. «Лизон» вышла из доверия, и ей следовало вести себя безукоризненно, если она хотела сохранить репутацию хорошей машины.
Пробило шесть часов, Жак и Пеке поднялись на маленький железный мостик, соединяющий локомотив с тендером; кочегар по знаку машиниста открыл продувательные краны, и клубящийся пар наполнил темное депо. Потом, послушная рукоятке регулятора, которую медленно поворачивал Жак, «Лизон» тронулась с места, вышла из депо и свистком потребовала путь. Почти тотчас же она углубилась в Батиньольский туннель. Однако у Европейского моста пришлось ждать; точно в установленный час стрелочник направил паровоз к курьерскому поезду, отбывавшему в шесть тридцать, и двое рабочих из станционной бригады прицепили его к составу.
До отправления оставалось каких-нибудь пять минут, и Жак свесился с паровоза, удивленный тем, что не видит Северину в шумном потоке пассажиров. Он был уверен, что она не сядет в вагон, прежде чем не подойдет к нему. Наконец она появилась, она опаздывала и почти бежала. Не останавливаясь, Северина прошла вдоль поезда, пока не достигла локомотива; ее разрумянившееся лицо светилось радостью.
Она привстала на цыпочках и подняла к нему смеющееся личико:
— Не тревожьтесь, я тут.
Он также рассмеялся, обрадованный, что она пришла:
— Хорошо, хорошо! Вот и прекрасно.
Северина снова приподнялась на цыпочках и прибавила вполголоса:
— Друг мой, я довольна, очень довольна… У меня большая удача… Вышло так, как мне хотелось.
Он все понял и испытал огромное удовлетворение. Она бегом бросилась к вагону, но оглянулась и шутливо прибавила:
— Будьте же теперь осторожны, не переломайте мне костей.
Он весело откликнулся:
— Только этого еще недоставало! Не бойтесь!
Уже запирали дверцы вагонов, и Северина в последнюю минуту поднялась на площадку; по сигналу обер-кондуктора Жак дал свисток и открыл регулятор. Поезд тронулся. Он уходил в тот же час, что и тот роковой поезд в феврале: такая же суматоха на станции, такой же шум, такие же клубы дыма. Но только теперь было еще почти светло, лишь нежная сумеречная дымка окутывала платформу. Северина глядела в окно.
Жак стоял на своем обычном месте, одетый в теплые шерстяные брюки и куртку, добрую половину его лица закрывали большие очки с суконными наглазниками, завязанные на затылке под фуражкой; он, не отрываясь, смотрел на полотно, поминутно высовываясь из-за смотрового стекла, чтобы лучше видеть. Паровоз содрогался, но машинист словно не чувствовал толчков; держа правую руку на маховике, регулирующем ход, он походил на лоцмана, застывшего у рулевого колеса; едва заметным плавным движением он то уменьшал, то увеличивал скорость, а левой рукой в то же время непрерывно тянул рукоятку свистка, ибо выезжать из Парижа очень трудно, тут на каждом шагу опасности. Паровоз подавал свистки у переездов, возле станций, у туннелей, на крутых поворотах. Вдали, в сгущавшихся сумерках, показался красный сигнал, продолжительным свистком поезд потребовал себе путь и, как молния, пронесся мимо. Время от времени Жак поглядывал на манометр и, когда давление в котле достигало десяти атмосфер, поворачивал маховичок инжектора. И снова обращал свой взор на полотно, напряженно смотрел вперед, внимательно следя за малейшими извилинами пути; он был так углублен в это, что больше ничего не замечал и даже не чувствовал, что ветер свирепо дует ему в лицо. Стрелка манометра отклонилась книзу, машинист, откинув крюк, распахнул дверцу топки; и Пеке, привыкший без слов понимать его, разбил молотом несколько кусков угля, набросал его на решетку и разровнял лопатой, чтобы уголь лежал ровным слоем. Нестерпимый жар обжигал им ноги, потом, когда дверца топки захлопнулась, они снова ощутили ледяное дыхание ветра.
