— Это я, мой милый Денизе. Я опоздала, но вы меня, надеюсь, простите? По дорогам проехать невозможно, от Дуанвиля до Руана всего три лье, а нынче мне показалось, будто их по крайней мере шесть!
Следователь учтиво поднялся с места:
— Мы с вами не видались с воскресенья, сударыня, как ваше здоровье?
— Прекрасно… А вы как поживаете, милый Денизе? Пришли в себя после потрясения, виной которого был мой кучер? Этот увалень признался, что, отвозя вас в Руан, чуть было не опрокинул в двух километрах от замка.
— О, просто легкий толчок, я об этом и не помню… Прошу вас, присаживайтесь. Я уже принес госпоже де Лашене свои извинения за то, что вынужден этим ужасным делом бередить ее горе, простите и вы меня.
— Господи, но раз это необходимо… Добрый день, Берта! Добрый день, Лашене!
То была г-жа Боннеон, сестра убитого. Она поцеловала племянницу и пожала руку ее мужу. Овдовев в тридцать лет, она унаследовала от мужа-фабриканта крупное состояние, хотя и без того уже была богата, ибо после раздела с братом получила имение Дуанвиль; с той поры г-жа Боннеон вела приятное существование, причем, как говорили, у нее не было недостатка в сердечных привязанностях, однако внешне она держала себя так просто и безупречно, что неизменно играла роль арбитра в руанском обществе. По прихоти случая, впрочем, и не без ее желания, все ее возлюбленные принадлежали к судейскому сословию, и вот уже двадцать пять лет, как она принимала у себя в замке одних только жрецов правосудия, которых ее экипажи привозили сюда на веселые празднества из Руана, а потом вновь отвозили в город. Она не унялась еще и поныне, поговаривали, будто она питает чисто материнскую нежность к юному товарищу прокурора, сыну советника суда г-на Шометта: наша дама содействовала служебному продвижению сына и была при этом весьма предупредительна к отцу, которого усиленно приглашала в гости. Вместе с тем г-жа Боннеон сохраняла самые добрые отношения со своим давним другом, также советником суда, старым холостяком, г-ном Дебазейлем, литературной славой руанского суда, — его изящные сонеты кое-кто даже заучивал наизусть. Уже много лет у него была своя комната в Дуанвильском замке. И еще теперь, хотя ему было больше шестидесяти лет, он неизменно приезжал туда обедать на правах старого друга, которому ревматизм оставил в усладу одни лишь воспоминания. Обходительность и любезность г-жи Боннеон позволяли ей, как и прежде, царить в судейской среде, невзирая на надвигавшуюся старость, и никому не приходило в голову оспаривать ее первенство; только прошлой зимой у нее появилась соперница, некая г-жа Лебук, супруга советника суда, высокая тридцатичетырехлетняя брюнетка, которая и впрямь была очень хороша собою. Судейские чиновники зачастили к ней в дом, и это примешивало к обычной веселости г-жи Боннеон некую дозу меланхолии.
— В таком случае, сударыня, — продолжал следователь, — я, если позволите, предложу вам несколько вопросов.
Денизе окончил допрос супругов Лашене, но не отпускал их: его угрюмый, холодный кабинет словно превратился в светскую гостиную. Писец с равнодушным видом вновь взялся за перо.
— Один свидетель заявил, будто ваш брат получил депешу, срочно вызывавшую его в Дуанвиль… Мы таковой не обнаружили. Писали ли вы что-нибудь господину Гранморену, сударыня?
Улыбаясь, г-жа Боннеон непринужденно, словно ведя дружескую беседу, заговорила:
— Брату я не писала, я ждала его, знала, что он должен приехать, но точного дня он не назвал. Он всегда появлялся без предупреждения, приезжал обычно ночным поездом. Жил он в уединенном флигеле, в глубине парка, двери там выходят на пустынную улочку, и мы даже не слышали, как он подъезжал в коляске, которую брал в Барантене. В доме он показывался лишь на другой день, иногда чуть ли не к обеду, словно уже давно живущий рядом сосед… Но на сей раз я его ждала, он должен был привезти десять тысяч франков, которые мне задолжал. Эти деньги, безусловно, были при нем. Вот почему, я полагаю, и убили-то его, чтобы ограбить.
Наступило короткое молчание; потом следователь, взглянув на нее в упор, спросил:
