Судебный следователь внимательно выслушал рассказ, не выказав ни одобрения, ни осуждения. И г-жа Боннеон слегка смешалась, не зная, чем закончить; потом она решилась:
— Господи! Я вовсе не утверждаю, что брат не позволил себе какой-нибудь вольности с нею. Он любил молодость, и под его суровой внешностью скрывался веселый нрав. Предположим даже, что он ее обнял.
При этих словах целомудрие супругов Лашене возмутилось:
— Тетя! Тетушка!
Но г-жа Боннеон только пожала плечами: к чему обманывать правосудие?
— Он ее обнял, быть может, немного пощекотал. Тут еще нет преступления… Я говорю с такой уверенностью потому, что ведь не каменолом все придумал. Эта испорченная девчонка, Луизетта, солгала ему, сделала из мухи слона, верно, для того, чтобы возлюбленный оставил ее у себя; и тогда Кабюш рассвирепел, он искренне вообразил, будто его любовницу замучили до смерти… Он просто обезумел от ярости и повторял во всех кабаках, что, попадись ему в руки председатель суда, он заколет его как свинью…
Хранивший до этого молчание, следователь с живостью прервал ее:
— Он так говорил? И свидетели могут подтвердить?
— О любезный господин Денизе, да их найдется сколько угодно… Так или иначе, история очень грустная, она причинила нам немало хлопот. По счастью, положение брата ставило его выше всяких подозрений.
Госпожа Боннеон вдруг поняла, по какому новому следу идет Денизе; это ее несколько обеспокоило, и она предпочла больше не углубляться в эту тему и не предлагать вопросов. Следователь поднялся и заявил, что не желает дольше злоупотреблять любезной снисходительностью опечаленных родственников покойного. По его знаку писец прочел показания, под которыми свидетели должны были поставить свою подпись. Протокол был составлен так искусно, из него были так ловко выкинуты все ненужные и компрометирующие выражения, что г-жа Боннеон, уже взявшись за перо, с благосклонным удивлением посмотрела на мертвенно-бледного, костистого Лорана, которого до тех пор даже не удостоила взглядом.
Следователь проводил сестру Гранморена и ее племянницу с мужем до дверей; пожав ему руку, г-жа Боннеон проговорила:
— До скорой встречи, не правда ли? Вы знаете, что вы всегда желанный гость в Дуанвиле… Благодарю вас, ведь вы один из уже немногих моих верных друзей.
В ее улыбке притаилась печаль; Берта первая вышла из комнаты, сухо кивнув следователю.
Оставшись один, Денизе перевел дух. В задумчивости он неподвижно стоял посреди кабинета. Дело для него мало-помалу прояснялось: без сомнения, Гранморен, чья репутация была ему хорошо известна, изнасиловал девочку. Это придавало следствию весьма щекотливый характер, и Денизе решил удвоить осмотрительность в ожидании распоряжений из министерства. Но внутренне он торжествовал. Наконец-то преступник в его руках!
Усевшись за стол, он позвонил в колокольчик, призывая судебного пристава.
— Попросите войти господина Жака Лантье.
В коридоре, ожидая очереди, на скамейке по-прежнему сидели супруги Рубо: лица у них были застывшие, казалось, они дремлют, и только нервный тик выдавал порою их напряжение. Голос судебного пристава, приглашавшего Жака в кабинет, точно пробудил их от сна, и оба чуть вздрогнули. Расширенными глазами они проводили машиниста, вошедшего к следователю. А потом вновь погрузились в ожидание — молчаливые, бледные.
Вот уже три недели дело об убийстве председателя суда не давало Жаку покоя, он испытывал какую-то тревогу, словно его могли обвинить в причастности к нему. Это было безрассудно, ему не в чем было упрекнуть себя, ведь он даже не умолчал о том, что видел; и все же, входя к следователю, он неизменно испытывал легкую дрожь, точно виновный, страшащийся, что его преступление обнаружено; и он неохотно отвечал на вопросы, опасаясь сказать что-нибудь лишнее. Он тоже был способен убить: разве это не читалось в его глазах? Вот почему вызовы к следователю были очень неприятны Жаку и будили в нем гнев: машинист не раз спрашивал себя, когда же наконец его перестанут донимать этой историей, к которой он не имеет никакого отношения.
Впрочем, в тот день г-н Денизе настойчиво интересовался лишь приметами убийцы. Жак был единственным свидетелем, видевшим, пусть мельком, этого человека, и только он один мог сообщить какие-либо точные данные. Однако Жак не отходил от своего первого показания, он повторял, что сцена убийства осталась в его памяти мгновенным видением, картиной, промелькнувшей так быстро, что он сохранил о ней лишь туманное и неясное воспоминание. Человек, вонзающий другому нож в горло, — и ничего больше. Следователь с железным упорством бился с ним добрых полчаса; меняя лишь форму, он задавал Жаку одни и те же вопросы: «Был убийца высок либо мал ростом? Носил ли бороду? Какие у него волосы — длинные или короткие? Во что он был одет? К какому мог принадлежать сословию?» И Жак в замешательстве давал уклончивые ответы.
