В тишине послышался злобный голос Филомены:
— Что-то уж больно странно.
Почувствовав на себе ее взгляд, Рубо в свою очередь посмотрел на нее и даже слегка кивнул головой, словно желая сказать, что и он считает это странным. Рядом с Филоменой он увидел Пеке и г-жу Лебле, они тоже покачивали головой. Взоры собравшихся устремились на Рубо, от него ждали еще чего-то, хотели прочесть на его лице какие-то упущенные подробности, способные пролить свет на дело. Эти взгляды не обвиняли, в них сквозило лишь острое любопытство; и все же Рубо казалось, будто в воздухе витает какое-то смутное подозрение и достаточно малейшего факта, чтобы оно превратилось в уверенность.
— Невероятно, — пробормотал Кош.
— Более чем невероятно, — подхватил Дабади.
И тогда Рубо решился:
— Я могу еще уверенно сказать, что курьерский поезд, следующий без остановки от Руана до Барантена, шел с обычной скоростью, и я ничего необычного не заметил… Утверждаю это потому, что когда мы остались в купе одни, я опустил стекло и закурил папиросу; высунувшись в окно, я огляделся, мне были отчетливо слышны все звуки в поезде… В Барантене, увидев на платформе господина Бесьера, начальника станции и моего преемника, я подозвал его, и мы обменялись несколькими словами, он даже поднялся на подножку и пожал мне руку… Не так ли, дорогая? Можно спросить у господина Бесьера, и он это засвидетельствует.
Северина — по-прежнему неподвижная и бледная, с выражением горя на лице — вновь подтвердила слова мужа:
— Он это засвидетельствует, да.
Теперь всякая возможность обвинения отпала; ведь супруги Рубо вошли в Руане к себе в купе, а в Барантене их видел сам начальник станции. Тень подозрения, которая, как показалось Рубо, нависла над ним, рассеялась, зато изумление присутствующих возрастало. Дело приобретало все более и более таинственный характер.
— Послушайте, начал полицейский комиссар, — а вы совершенно уверены, что в Руане никто не мог проникнуть в купе господина Гранморена после того, как вы с ним распрощались?
Очевидно, Рубо не ожидал такого вопроса, он впервые смешался, так как заранее не приготовил ответа. В нерешительности он взглянул на жену.
— Нет, не думаю… Уже запирали дверцы, раздался свисток, мы едва успели дойти до нашего вагона… А потом ведь это был салон-вагон, и, думается, туда никто не мог проникнуть…
Однако голубые глаза его жены расширились и сделались такими большими, что он испугался и пошел на попятный.
— Вообще-то я не знаю… Да, может, кто и сумел туда войти… На платформе была такая толчея…
По мере того как он говорил, голос его звучал все увереннее, для вновь родившейся версии находилось подтверждение:
— Понимаете, в связи с празднеством в Гавре толпа была громадная… Нам пришлось защищать свое купе от пассажиров второго и даже третьего класса… А потом вокзал так плохо освещен, ничего не видно, люди толкались, кричали, была страшная суматоха… Ей-богу! Вполне возможно, кто-нибудь, не сумев сесть в поезд или нарочно воспользовавшись неразберихой, силой проник в салон-вагон в последнюю секунду.
Он остановился:
— Как ты считаешь, дорогая? Пожалуй, так оно и случилось?
Северина в полном изнеможении поднесла платок к распухшим глазам и повторила:
— Пожалуй, так оно и случилось.
Наконец напали на какой-то след; и, не говоря ни слова, полицейский комиссар и начальник станции обменялись многозначительным взглядом. Толпа, поняв, что допрос окончен, всколыхнулась, все испытывали мучительную потребность изложить собственную точку зрения; тут же возникли различные догадки, каждый выдвигал свою. На некоторое время жизнь на станции словно остановилась, захваченные драмой служащие сгрудились возле вагона; и полной неожиданностью для всех было появление на крытой платформе поезда, прибывающего в Гавр в девять тридцать восемь. Все кинулись по своим местам, дверцы вагонов распахнулись, и поток пассажиров растекся по перрону. Впрочем, большинство зевак осталось стоять вокруг полицейского комиссара, который с присущей ему педантичностью в последний раз осматривал залитое кровью купе.
И тут Пеке, возбужденно разговаривавший с г-жой Лебле и Филоменой, вдруг заметил своего машиниста Жака Лантье, который только что сошел с поезда и, застыв на месте, издали смотрел на собравшуюся толпу. Кочегар стал делать ему яростные знаки рукой. Жак не двигался. Наконец, словно решившись, он медленно приблизился.
