В коридоре Рубо чуть не наткнулся на г-жу Лебле, впускавшую к себе Филомену; та, простоволосая, принесла своей соседке свежие яйца. Обе застыли на месте, и Рубо пришлось войти к себе под их пристальными взглядами. Он торопливо отпер дверь и тут же захлопнул ее. Но женщинам все же удалось разглядеть бледный профиль Северины — она сидела в столовой, уронив руки, не шевелясь. Филомена вошла в квартиру, г-жа Лебле в свою очередь захлопнула дверь и сообщила, что рано утром она уже видела Северину в той же унылой позе: надо полагать, история с супрефектом принимала дурной оборот. Но Филомена разочаровала ее — она потому и прибежала, что есть новости; затем дословно повторила то, что помощник начальника станции сказал Пеке. Кумушки изощрялись в догадках. Всякий раз, когда они сходились, пересудам не было конца.
— Им здорово намылили голову, моя милая, даю руку на отсечение… Его вот-вот выгонят.
— Ах, сударыня, хоть бы нас поскорее от них избавили!
Вражда между семействами Лебле и Рубо, разгоравшаяся все сильнее и сильнее, возникла из-за квартиры. Весь второй этаж над залами ожидания был отведен под жилища станционных служащих; освещенный сверху центральный коридор — настоящий коридор отеля — делил этаж пополам; справа и слева на фоне желтых стен выделялись коричневые двери. При этом окна квартир, расположенных справа, выходили на вокзальную площадь, обсаженную старыми вязами, отсюда открывался восхитительный вид на Ингувильский холм; между тем как сводчатые подслеповатые окна квартир, находившихся слева, выходили прямо на крытую платформу вокзала — ее наклонная цинковая кровля с грязными стеклами загораживала горизонт. Жить в одних было истинное удовольствие — веселое оживление внизу, зеленая листва деревьев, а дальше — великолепный пейзаж; зато в других впору было умереть с тоски — тусклый свет, клочок неба над стеною, точно в темнице. В уютных квартирах обитали начальник станции, его помощник Мулен и семейство Лебле; в квартирах напротив — супруги Рубо и конторщица, мадемуазель Гишон; тут же помещались три комнаты, где проездом останавливались инспектора железной дороги. В свое время — и об этом было известно всем — оба помощника начальника станции жили бок о бок. И чета Лебле оказалась рядом с Мулен ом только потому, что предшественник Рубо, бездетный вдовец, желая сделать приятное г-же Лебле, любезно уступил ей свою квартиру. Но разве не следовало теперь вернуть ее супругам Рубо? Разве справедливо было заставлять их ютиться на задворках, в то время как они имели право на жилище по фасаду? Пока между обеими семействами царило доброе согласие, Северина во всем уступала соседке: эта тучная особа была двадцатью годами старше ее и постоянно страдала приступами удушья. Война вспыхнула по-настоящему лишь с того дня, когда Филомене при помощи отвратительных сплетен удалось рассорить обеих женщин.
— А знаете, — продолжала Филомена, — они, верно, в Париже даром времени не теряли, старались оттягать вашу квартиру… Мне говорили, будто они подали начальнику дороги длиннющее прошение и все упирали в нем на свои права.
Госпожа Лебле задыхалась:
— Негодяи!.. Не сомневаюсь, что они силятся переманить на свою сторону конторщицу: вот уж две недели, как эта особа едва раскланивается со мною… Подумаешь, недотрога! Ну, я ее еще выведу на чистую воду…
И, понизив голос, она принялась рассказывать, что мадемуазель Гишон каждую ночь ходит к начальнику станции. Их двери расположены одна против другой. Ведь именно г-н Дабади, вдовец, чья дочь почти все время живет в пансионе, самолично привез сюда эту тридцатилетнюю, уже поблекшую, блондинку, эту тощую молчальницу, гибкую, как уж. Должно быть, прежде она была учительницей. Такую врасплох не захватишь — скользит бесшумно, через любую щель пролезет! Сама по себе конторщица мало чего стоит. Но если она действительно спит с начальником станции, это все дело меняет; хорошо бы застать ее на месте, уж тогда-то она не пикнет!
— О, в конце концов я все равно дознаюсь, — продолжала г-жа Лебле. — Я не дам себя проглотить… Мы здесь живем и с места не тронемся. Все порядочные люди за нас, не правда ли, голубушка?
