Том 13. Мечта. Человек-зверь - страница 113
Мизар подошел, переваливаясь с ноги на ногу, такой же вялый, как всегда. Потом, поднеся фонарь к неподвижному телу, заявил:
— Ну, он свое получил!
— Да, с этим господином, видать, счеты свели, — невозмутимо произнес Мизар после того, как некоторое время молча разглядывал убитого.
Он повернулся к Жаку, неподвижно стоявшему в полной растерянности:
— Трогать нельзя, запрещено… Оставайтесь тут, постерегите тело, а я тем временем сбегаю в Барантен, предупрежу начальника станции.
Он поднес фонарь к дорожному столбу:
— Ага, как раз на сто пятьдесят третьем километре!
И, поставив фонарь на землю, рядом с мертвецом, удалился, волоча ноги.
Оставшись один, Жак, не двигаясь, все смотрел и смотрел на распластанное безжизненное тело, которое едва освещал неясный свет фонаря, струившийся над самой землей, И то возбуждение, что гнало его сюда, то неодолимое притяжение, что удерживало его здесь, в конце концов породили в нем острую до боли мысль, рвавшуюся наружу из самых недр существа: тот, другой, промелькнувший перед его глазами с занесенным ножом, посмел! Тот, другой, дошел в своем желании до конца! Тот, другой, убил! Довольно трусить, пора уже удовлетворить себя вонзить нож! Ведь это желание преследует его уже десять лет! Охваченный лихорадочным жаром, он испытывал презрение к самому себе и восхищался тем, другим; но сильнее всего ему хотелось увидеть все своими глазами, он жаждал насытиться видом этой недвижной груды тряпья, сломанного паяца, разом обмякшего под ударом ножа человеческого тела, в котором еще недавно билась жизнь. То, о чем он лишь грезил, другой осуществил; и в этом все. Если б он убил, то на земле перед ним лежала бы его жертва. Сердце Жака готово было, разорваться, вид убитого человека с новой силой пробудил в нем сладострастную потребность убийства. Он еще на шаг приблизился к мертвецу, точно нервный ребенок, стремящийся одолеть страх. Да! Он решится, он решится в свой черед!
Внезапный грохот за спиною заставил Жака отскочить в сторону. Приближался поезд, а он настолько ушел в себя, что даже ничего не слышал. Еще мгновение, и он превратился бы в кровавое месиво, не предупреди его горячее грозное дыхание паровоза. Поезд с ревом пронесся, как ураган, извергая дым и пламя. Он был битком набит людьми, поток пассажиров все еще несся к Гавру на завтрашний праздник. Какой-то малыш прижался носом к стеклу и смотрел на тонувшую во мгле окрестность; промелькнули лица нескольких мужчин, сидевших в профиль, молодая женщина, опустив вагонное стекло, выкинула промасленную и липкую бумагу. Шумный поезд скрылся вдали, равнодушный к покойнику, которого он чуть было не задел колесами вагонов. Неподвижное тело, едва освещенное светом фонаря, все так же лежало на земле в унылом ночном покое.
И тогда Жака вдруг охватило желание увидеть рану — ведь вокруг ни души! Одна только тревожная мысль останавливала его: если он притронется к голове, это, пожалуй, заметят. Он прикинул, что Мизар не мог возвратиться с начальником станции раньше чем через три четверти часа. Но время шло, а Жак все думал о Мизаре, об этом тщедушном человечке, медлительном, спокойном, который тоже осмелился и самым невозмутимым образом убивал, применяя какое-то зелье. Стало быть, убивать легко? Все убивают! Жак приблизился к трупу. Мысль, что сейчас он увидит рану, так его сверлила, что все тело пылало. Взглянуть, как это сделано, почему вытекло столько крови, увидеть красное отверстие! Если потом осторожно опустить голову, никто не узнает. Но он все еще колебался: в нем жила и другая боязнь, тайная боязнь крови. Так бывало всегда: вместе с желанием в нем пробуждался ужас. Ему предстояло пробыть в одиночестве еще четверть часа, и он уже готов был решиться, как вдруг легкий шум рядом заставил его вздрогнуть.
