Будто пригвожденный к месту, Жак все еще провожал глазами поезд, гул которого медленно замирал, словно растворяясь в царившем вокруг мертвом покое. Уж не померещилось ли ему все это? Он и сам не знал, он не рискнул бы утверждать, что видение, возникшее перед его глазами и тотчас же пропавшее, было действительностью. Он не запомнил ни одной черты лица двух участников драмы. А черная масса — может, это плед, упавший на ноги жертвы? Сперва ему, правда, почудилось, будто он различил тонкий профиль бледного лица под растрепавшимися густыми волосами. Но потом все смешалось, улетучилось, как бывает во сне. На мгновение этот профиль вновь возник в его памяти и тут же окончательно исчез. Нет, все просто плод его воображения. Увиденное казалось ему невероятным, леденило кровь, и в конце концов он решил, что это галлюцинация, порождение ужасного приступа, только что перенесенного им.
Еще почти час Жак блуждал во мраке; от путаных мыслей отяжелела голова. Он был разбит и испытывал ужасную слабость, лихорадочный жар прошел, уступив место сильному ознобу. Сам того не сознавая, он направился в Круа-де-Мофра. Но оказавшись перед домиком путевого сторожа, решил, что ни за что не войдет туда, а лучше заночует под маленьким навесом, у сарая. Однако из-под двери просачивался свет, и Жак безотчетно нажал на ручку. Неожиданное зрелище пригвоздило его к порогу.
Мизар сдвинул с места стоявший в углу горшок с маслом; опустившись на четвереньки и поставив рядом зажженный фонарь, он выстукивал стенку осторожными ударами кулака: он искал. Скрип открывшейся двери заставил его выпрямиться. Впрочем, он нисколько не смутился и самым натуральным тоном сказал:
— Спички туда завалились.
Поставив горшок с маслом на старое место, Мизар прибавил:
— Вот за фонарем пришел; там, на полотне, я видел, какой-то человек валяется… Сдается, он мертв.
Мысль, что он накрыл Мизара за поисками припрятанных денег, сперва поразила Жака: стало быть, напрасно он сомневался, все обвинения крестной справедливы! Однако он был до такой степени взволнован словами путевого сторожа о трупе на рельсах, что тут же позабыл о драме, происходившей в Этом заброшенном домишке. Происшествие в купе, промелькнувшее видение — человек, убивающий другого человека, — вновь возникло в его мозгу, точно при вспышке молнии.
— Человек на железнодорожном полотне? Где он? — спросил он, бледнея.
Мизар чуть было не проговорился, что нес домой двух попавшихся на его удочки угрей, чтобы получше их припрятать. Но к чему доверяться этому малому? И, махнув рукой, он только сказал:
— Да метрах в пятистах отсюда… Поглядим при свете, тогда и разберемся.
В эту минуту Жак услыхал какой-то глухой шум над головою. Он был так взвинчен, что сильно вздрогнул.
— Пустяки, — заметил Мизар, — там Флора ходит.
И молодой человек в самом деле различил шлепанье босых ног по дощатому полу. Должно быть, девушка ждала его и теперь, приоткрыв дверь своей каморки, прислушивалась.
— Пошли вместе, — сказал он Мизару. — А вы убеждены, что он мертв?
— Да, мне так показалось. Посветим фонарем, тогда узнаем.
— Вы-то сами что думаете? Несчастный случай, а?
— Возможно. Может, какой гуляка угодил под поезд, а может, пассажир из вагона выскочил.
Жака охватила дрожь.
— Пойдем, пойдем скорее!
Еще ни разу в жизни им не владело такое лихорадочное стремление увидеть, узнать. Выйдя из дому, он побежал вперед, негодуя на медлительность Мизара; а тот, не выказывая ни малейшего волнения, шел по шпалам, размахивая фонарем, и светлый круг плыл рядом с ним по рельсам. Жака гнало вперед какое-то неутолимое желание, его снедал внутренний огонь, который заставляет влюбленных ускорять шаги в час свидания. Он страшился того, что должен был увидеть, и все же ноги сами несли его вперед. Когда Жак наконец дошел, когда чуть было не наткнулся на какую-то темную кучу, лежавшую возле самого полотна, он застыл на месте: от затылка до пят его пронизала дрожь. Досадуя, что он ничего не может разглядеть, Жак с бранью накинулся на своего спутника, который отстал шагов на тридцать.
— Проклятье! Да пошевеливайтесь же. Если он жив, ему надо побыстрее помочь.
