То была Флора, она стояла тут же и смотрела на труп. Она всегда проявляла любопытство к несчастным случаям: едва разносился слух, что поезд задавил скотину или переехал человека, можно было не сомневаться, что она непременно прибежит к месту происшествия. И теперь она не поленилась встать и одеться — до того ей хотелось поглазеть на мертвеца. Увидев труп, Флора не стала колебаться. Нагнулась, одной рукой подняла фонарь, а другой взялась за голову убитого и запрокинула ее.
— Берегись, это запрещено, — пробормотал Жак.
Но она только повела плечами. Желтый свет падал теперь на лицо — лицо старика с мясистым носом и широко раскрытыми синими глазами. На шее, под самым подбородком, зияла ужасная, глубокая и рваная рана, такая широкая, словно человек, вонзивший нож в горло, повернул его там. Вся правая сторона груди убитого была залита кровью. Слева, в петлице пальто, как сгусток запекшейся крови, алела ленточка командора ордена Почетного легиона.
У Флоры вырвался легкий возглас удивления:
— Вот те раз! Старик!
Жак подошел ближе и, чтобы лучше разглядеть убитого, наклонился над ним; его волосы касались волос Флоры, он задыхался, упиваясь страшным зрелищем. И безотчетно повторял:
— Старик… Старик…
— Да, старик Гранморен… Председатель суда.
Еще мгновение она испытующе смотрела на это бледное лицо с перекошенным ртом и выпученными глазами, в которых застыл ужас. Потом выпустила у нее холодную, окоченелую голову, и та глухо стукнулась о землю, скрыв рану.
— Больше не будет забавляться с девчонками! — продолжала Флора вполголоса. — Верно, за одну из них с ним и посчитались… Бедняжка Луизетта!.. Ну, старый боров, поделом тебе!
Воцарилось молчание. Флора поставила фонарь и чего-то ждала, бросая на Жака долгие взгляды; отделенный от девушки мертвым телом, он не шевелился, потерянный и раздавленный всем тем, что ему пришлось увидеть. Было часов одиннадцать. Смущение, еще владевшее Флорой после сцены в оранжерее, мешало ей первой заговорить. Но тут послышался шум голосов: в сопровождении начальника станции возвращался Мизар; не желая, чтобы ее увидели, она наконец решилась:
— Ты спать не пойдешь?
Он содрогнулся, казалось, в нем происходит внутренняя борьба. Потом, сделав над собой отчаянное усилие, отпрянул назад:
— Нет, нет!
Флора не шелохнулась, и только безжизненно повисшие руки этой сильной девушки выражали безмерное горе. И, как бы прося прощения за то, что посмела противиться ему, она униженно добавила:
— Значит, ты не вернешься? Я тебя не увижу?
— Нет, нет!
Голоса раздавались все ближе, и Флора, видимо решив, что он намеренно стал по другую сторону трупа, даже не попыталась пожать ему руку, даже не бросила на прощанье привычное с детства дружеское приветствие; она удалилась, пропала во мраке, хрипло дыша, будто ее душили рыдания.
В ту же минуту появился начальник станции в сопровождении Мизара и двух путевых рабочих. Он также опознал труп: несомненно, то был председатель суда Гранморен, которого он хорошо знал, — тот выходил из поезда на станции Барантен всякий раз, когда направлялся в Дуанвиль к своей сестре, г-же Боннеон. Тело решили оставить там, где оно находилось, начальник станции велел только прикрыть его плащом, который прихватили с собой рабочие. Один из железнодорожных служащих выехал из Барантена в Руан одиннадцатичасовым поездом, чтобы предупредить прокурора. Но нечего было рассчитывать, что прокурор прибудет раньше пяти или шести часов утра: ведь ему надо было привезти следователя, письмоводителя суда и врача. Вот почему начальник станции приказал установить охрану возле мертвого тела: всю ночь тут должен был оставаться человек с фонарем.
Жак, точно завороженный, еще долго стоял, никак не решаясь пойти на станцию Барантен, где он мог бы подремать под каким-нибудь навесом до поезда на Гавр, уходившего только в семь двадцать шесть утра. Но мысль, что сюда приедет следователь, привела его в замешательство, как будто он сам был причастен к преступлению. Должен ли он рассказать о том, что видел, когда перед его глазами промчался курьерский поезд? Сперва он решил сообщить об этом, ведь ему нечего было бояться. К тому же того требовал от него и долг. Но потом Жак подумал: а ради чего? Он не сможет привести ни одного точного факта, он даже не разглядел лица убийцы. Глупо вмешиваться в эту историю, терять время, беспокоиться, и притом без всякой пользы для кого бы то ни было. Нет, нет, не станет он говорить! Наконец Жак удалился, но он дважды оглядывался, чтобы еще посмотреть на темный бугорок — тело мертвеца, лежавшее на земле в желтом свете фонаря. С мглистого неба на раскинувшуюся вокруг унылую пустыню, пересеченную бесплодными холмами, опускался холодный туман. Прошел поезд, за ним другой; потом показался длинный состав шедший в Париж. Поезда встречались и расходились; подвластные только бездушной механической силе, они устремлялись к своей далекой цели — к грядущему, и им дела не было до того, что они чуть было не задевали наполовину отрезанную голову человека, которого убил другой человек.
