– Э, что барометр! – Папа безнадежно махнул рукою, сел на диван и стал закуривать папиросу. – Ну, а ты что, козявка, смотришь? – ласково обратился он к Шуре, тихо щекоча ее.
Шура поежилась и, удерживая его руку, переглянулась с Лизой.
– Папа, а что я тебе скажу!
– Ну, что ж ты мне скажешь?
– Я сказку знаю.
– Сказку? Расскажи, расскажи!
Шура с значительной улыбкою снова взглянула на Лизу. Лиза слабо вспыхнула.
– Меня Лиза научила.
– Вот как! Ну, садись ко мне, рассказывай!
Шура взобралась к папе на колени, глубоко вздохнула, еще раз переглянулась с Лизой и, улыбаясь, поправила на себе передник.
– Ну, раз были три девочки… маленькие. У двух девочек была мама, а еще одна девочка была… Как это? Знаешь, у ней не было мамы. Это называется когда без мамы девочка… это…
– Ну, сиротка называется.
– Да, сиротка. Ну, хорошо. Две девочки были нехорошие, а мама их любила…
Шура рассказывала не торопясь, с чуть заметною улыбкою на губах. Зато Лиза сильно волновалась; она не спускала с Шуры пристального взгляда и каждую минуту была готова прийти на помощь. Но у Шуры дело шло хорошо.
Папа с тихою улыбкою слушал и играл ключиком от часов.
– Ну, она танцевала, танцевала и нечаянно потеряла туфельку. Царь посмотрел – чья это туфелька? А Машечка взяла и поскорее уехала домой…
– Шура! Сандрильона! – быстро подсказала Лиза.
– Санди… лё… Шура помолчала.
– Лиза, можно, я лучше «Машечка» буду говорить? А то так трудно – «Сирдилё».
– Говори, душечка, как хочешь, это все равно, – поддержал ее папа. – Ну?
– Ну, царь взял туфельку, посмотрел… А туфелька была та-а-ка-я хорошая! Царь взял и говорит: ту девочку, которой как раз… эта девочка моя мама будет.
– Жена то есть? – улыбнулся папа.
– Да, да, жена!.. Ну, тогда солдаты по-ошли, по-ош-ли… Взяли одну девочку – знаешь, ту, злую? – а ей пальчик не как раз. Мама ей тихонько сказала: отрежь себе пальчик! Ну, хорошо. Царь приехал, посмотрел, – туфелька как раз. Вдру-уг…
Лицо Шуры озарилось торжествующей улыбкой, глаза насмешливо сузились.
– Вдруг голубочки летят! Летят, летят, крыльями махают… Все испугались: что такое? А они летят и поют:
Царь, царь, посмотри:
Кровь течет на пальчике!
Царь посмотрел, – да!.. А-а, вот как! Ну, пшел вон!..
Мы расхохотались. Шура замолчала и удивленно оглядела нас: она этого смеха совсем не ждала. Папа схватил ее и стал осыпать поцелуями.
– Ах ты, Шурка, Шурка! – хохотал он. – «Пшел вон!» – великолепно… Ха-ха-ха!
Вдруг в окно передней раздался снаружи резкий, сильный удар; стекла задребезжали в рамах. Все замолчали и переглянулись. Еще раз ударили и еще, – все чаще и сильнее.
Папа в недоумении встал.
– Что там такое?
Мы поспешно вышли в переднюю, я раскрыл окно. Влажный, холодный ветер рванулся мне в лицо; в черном мраке не было ничего видно.
– Кто там?! – испуганно крикнул я. Задыхающийся голос ответил из темноты:
– Я, барин, Алешка с мельницы! Впусти поскорей, позови старого барина!
Мы отперли дверь. Алешка вошел – бледный, растрепанный; он был бос и без шапки, намокшая рубашка липла к телу.
– Помоги, барин! Тонем!
– Как «тонем»?! В чем дело?!
– Хлещет вода через плотину, удержу нет. Городище все залило, под самую мельницу подходит, гляди сейчас избу снесет… Хозяин к тебе послал, нельзя ли ребят ваших на подмогу… Что только делается!
– Господи ты мой боже! – Мама в ужасе перекрестилась.
Папа кашлянул и нахмурился, что всегда бывало, когда он волновался.
– Да с чего все это? – спросил он. – Щиты-то вы на плотине подняли?
– То-то, что нет! Да кто ж их знал? Полегоньку прибывала вода, – думали, спустить всегда поспеем: что ее понапрасну перед помолом спускать? А тут вдруг как нахлынула, – сразу на три четверти… И не подступишься к щитам, через них бьет… Говорят, верхнюю мельницу прорвало, богучаровскую.
– Ступай же, Митя, разбуди скорее работников, – обратилась ко мне мама. – Боже ты мой, боже. Вот несчастье-то!
– Да скажи, чтоб багров захватили и веревок, – добавил папа.
Алешка стоял, расставив ноги, и поводил лопатками под мокрою рубахою.
– Ты им, барин, на лошадях прикажи ехать, – сказал он. – Пешком теперь не пройдешь, весь луг залило.
