— Обычное распоряжение убираться к черту, сэр.
— То есть до половины пятого в доме все было тихо?
— Да, сэр. Господин из конторы вышел из библиотеки через пару минут после меня. У нас было заведено, что никто не беспокоит мистера Гентиша до половины пятого, когда мисс Мэви идет его будить. Сегодня в полпятого звонок затрезвонил на весь дом, и когда я вошел в библиотеку, мисс Мэви сообщила мне, что мистер Гентиш умер. Я оставался там до прибытия доктора Меллана.
Вызвали адвокатского клерка.
— Ваша контора получила сегодня утром телефонный звонок от мистера Гентиша. Правильно ли я понимаю, что он хотел составить новое завещание?
— Да, сэр.
— Когда вы приехали сюда, вас проводили в библиотеку. Что было дальше?
— Я зачитал мистеру Гентишу составленный нами текст завещания. Он его одобрил с одной поправкой. Затем он позвал дворецкого, и мы вдвоем засвидетельствовали его подпись.
— Не было ли в поведении мистера Гентиша чего-нибудь странного, наводящего на мысль, что он хочет покончить с собой?
— Трудно сказать, сэр.
— А что было после того, как вы подписали завещание?
— Мы с мистером Гентишем минут десять поговорили о подоходном налоге. Затем я вышел из библиотеки и, как обычно, пошел посидеть в саду, пока у меня оставалось время до поезда.
— Значит, вы бывали здесь и раньше? По тому же делу?
— В основном да, сэр.
— То есть мистер Гентиш имел обыкновение менять завещание?
— О да, сэр.
— Часто?
— Семь раз за последние десять лет, сэр.
Наступило молчание. Потом коронер снова обратился к дворецкому:
— Я нашел записку на столе у мистера Гентиша: «Твиллер и Дуайт, четверг, 12:00». Вы можете объяснить, что это значит?
— Это его портные, сэр. Он велел позвонить им и сказать, чтобы завтра к двенадцати прислали сюда примерщика.
— Когда он отдал это распоряжение?
— За завтраком, сэр.
— Следовательно, по крайней мере до завтрака он не помышлял о самоубийстве. В каком он был настроении: в хорошем или дурном?
— Не могу сказать, чтобы мистер Гентиш вообще был расположен к хорошему настроению, сэр. На мой взгляд, он был таким же, как всегда.
— И только после получения телеграммы его настроение испортилось?
— Да, сэр.
— Вы говорили, мистер Уильям приехал из Лондона вчера вечером?
— Да, сэр.
— Как он держал себя с дядей?
— Мне показалось, он слегка нервничал за ужином, но старался быть любезным, насколько я могу судить, сэр.
— А сегодня его весь день не было?
— Как же, сэр, было. Он вернулся днем, но скоро опять уехал.
— Вернулся днем! В котором часу?
— Точно не знаю, сэр, но я видел его машину возле дома, когда шел в библиотеку засвидетельствовать подпись мистера Гентиша, сэр. Это было где-то в полтретьего, и машина еще стояла, когда мисс Мэви стала звонить доктору Меллану, но когда через пятнадцать минут доктор приехал и я открывал ему дверь, машины уже не было.
В наступившем молчании запах маринованных огурцов стал острее. Скрипнули стулья. Всех вдруг одновременно посетила одна и та же догадка.
— Знал ли мистер Уильям о телеграмме?
— Нет, сэр. Ее доставили уже после того, как он уехал.
Снова молчание.
— То есть он не знал, что мистер Гентиш намеревается изменить завещание и что господа… ммм… господа… его адвокаты послали сюда своего представителя?
— Нет, сэр.
Удивительные все-таки существа люди: они могут годами быть знакомы с каким-нибудь человеком, без всякого интереса проходить мимо него по многу раз на день, отлично знать его лицо, манеры, привычки, но стоит им услышать, что от него ушла жена или что он застрелил родную мать, как они готовы толпиться часами, лишь бы еще раз на него взглянуть.
Практически все мы за последние пару лет (а кое-кто и дольше) досыта насмотрелись на Уильяма Гентиша, и никого его вид не приводил в особый восторг, но когда вслед за последними словами дворецкого хлопнула входная дверь и по натертому паркету холла гулко застучали шаги, все взгляды в гостиной обратились к дверной ручке. Среди нас, я уверен, были такие, кто считал праздником день, проведенный вдали от Уильяма Гентиша — мы с дворецким могли бы возглавить список, — однако чем ближе слышались шаги, тем сильнее росло напряжение в комнате, и жужжание одинокой мухи казалось ревом аэроплана. Поскрипывая стульями, мы подались вперед и замерли в ожидании.
