«Да, конечно, море можно любить и ненавидеть, но жить без него трудно, нельзя». Так Юрий думал и раньше, но сейчас понял, что эта мысль стала ему совсем близкой.
— К повороту! — скомандовал Брагин. — Поворот через фордевинд!
Потом он подал другую команду:
— Фок к мачте!
Юрий оторвал взгляд от воды, схватился за фок-шкот и тут, цепенея от страха, заметил, что шкот захлестнуло. Захлестнуло по его вине: для облегчения он обмотал шкот вокруг утки, и вот теперь он намертво удерживал парус. Трясущимися руками Юрий пытался развязать узел, но безуспешно. А шлюпку уже рвало ветром, неудержимо клонило к воде. Мелькнули лихорадочные мысли: «Поворот через фордевинд самый опасный. Чуть зазеваешься— перевернет». Крен становился больше и больше. Мачты, казалось, уже цеплялись за верхушки волн. В глазах мелькнула береговая черта, которая виднелась снизу, перекошенные лица товарищей, гребешки волн и свои руки. А эатем Юрий увидел еще одни руки: крепкие, ловкие, мужские. Одно неуловимое, точное движение — и освободившийся фок-шкот затрепетал на ветру.
— А теперь фок к мачте, — сказал капитан-лейтенант Юрию и возвратился на свое командирское место у румпеля. Шлюпка выровнялась. Через мгновение она легла на новый галс, и тотчас ветер ударил в паруса, за кормой весело зашуршала вода, брызнуло в глаза солнце, которое на время было заслонено поднявшимся бортом.
Юрий взглянул на Брагина и наклонил голову: «Сейчас опять будет ругать и, наверное, накажет». Но капитан-лейтенант смотрел дружелюбно. Он смахнул с лица бусинки соленой воды и сказал:
— Запомните на всю жизнь: шкоты намертво крепить нельзя.
«Неужели не поругает? Неужели вот тут, перед товарищами, которых он, Юрий, из-за своей небрежности подверг опасности, капитан-лейтенант не скажет что-нибудь очень сердитое и, в сущности, справедливое?»
Нет, офицер, казалось, даже и не заметил того, что случилось, и по-прежнему четко подавал команды.
Понемногу Юрий успокоился. То ликующее ощущение радости, которое пропало в минуту опасности, вернулось к нему и стало еще более светлым.
Возвратившись на корабль и разминая после долгого» сидения в шлюпке ноги, Зорин сказал Юлдашеву:
— Ничего не понимаю. В тот раз командир наказал меня за то, что я не подмел сигнальный мостик, а сегодня, когда по моей вине чуть было не перевернулась шлюпка, он даже замечания не сделал.
— А тут и понимать нечего, — ответил Юлдашев. — В тот раз ты не выполнил приказания, а сегодня совершил ошибку по неопытности.
Юрий промолчал, а Юлдашев добавил:
— Ты еще многого не понимаешь. Кстати, будь другом, отнеси Брагину вот эти письма. Корабельный почтальон просил передать.
Юрий взял в руки увесистую пачку. Писем было много.
— Кто же ему пишет?
— Такие, как мы с тобой. Бывшие подчиненные. Он шесть лет на корабле служит, и шесть лет меняются люди. Отслужат и разъезжаются в разные концы, а командира своего помнят. Пишут. Вот письмо из Барнаула. Наш бывший моряк там сейчас секретарем райкома партии. А вот из Донецка — шахтерит радист. Еще из Липецка… Караганды… Смоленска…
Юлдашев ушел, а Юрий стоял и перебирал и перебирал письма. В глазах рябило от разноцветных конвертов, ярких марок и штемпелей* Так вот он каков, Брагин! Когда-то служили под его началом люди, давно уже разъехались по разным местам, а помнят своего командира. Значит, есть за что помнить? Разве не Брагин, порой отказываясь от желанного берега, приходит в матросский кубрик, чтобы разобраться в личных делах, ответить на волнующие вопросы? Разве не он нянчится с подчиненными, как с малыми детьми, и наказывает и поощряет? Казалось все просто: совершил проступок — получай взыскание. А на деле сложнее. Педагогом надо быть. Именно Брагин приучал всех к знаменитой флотской чистоте и порядку. И даже красивые запонки и белоснежная рубашка были в конечном счете и для Юрия, и для Юлдашева, и для других моряков, чтобы они учились аккуратности. Нет, Брагин — настоящий офицер.
Впервые в слове «офицер» Юрий почувствовал неизмеримо большее, чем виделось раньше. Каждый человек имеет возможность оставить свой след в жизни, сокрушить свой девятый вал. Но одни это делают под барабанный бой и звон литавр, другие —= незаметно, но прочно. Вот письма. Разве они не след в жизни? Ведь за этими письмами — сотни характеров, сотни людей, которым Брагин, воспитывая, помог выбрать верный путь в жизни.
