Волноваться тут не о чем, поэтому я говорю, что волноваться тут не о чем, и оба они, ободренные, поудобнее устраиваются в креслах, а затем предлагают мне пива. Я соглашаюсь, отпиваю глоток и исподтишка осматриваю их домик, пытаясь угадать, что такого могли натворить за лето эти двое, так что теперь им не остается ничего другого, как забывать, забывать до того, как дети вернутся из лагеря и все встанет на свои места.
Как только сделка завершена, мужчина подводит меня к дверце в сад, а женщина остается у окна, смотрит на улицу – но не смотрит ни на меня, ни на мужа, не смотрит на газон и на маленький надувной бассейн; она смотрит на улицу прямо перед домом, по которой пока что, слава богу, никто не едет.
Когда я сажусь в такси, муж говорит мне:
– Не думайте ничего такого.
Потом отворачивается и смотрит на свою жену в окне, как будто боится, что и так уже много сказал.
Дай-ка я расскажу тебе, как я все это представляю. Ночной Финикс – это отдельный мир. Кубинские трансвеститы заполняют окрестности зоопарка в северной части парка Темпе. Высокие женщины под слоновьими дозами снотворного, красивые, как кинозвезды после автокатастрофы, отсосут у вас возле клетки с медведем за цену, сопоставимую с ценой гамбургера. Они носят пальто из искусственной кожи на голое тело и с оружием в руках защищаются от местных тинейджеров. Местные тинейджеры пытаются даром затащить их в свои машины, в то время как тинейджерские матери и сестры удовлетворяют туристов на другой стороне Солт-ривер, в мотелях Бродвея. Амфетамины всех цветов радуги сплавляются вниз по главной улице, «черное пламя» из индийских лабораторий сводит с ума футбольных фанов, конная полиция, пешая полиция, полиция в небесах, освещающая город голубыми вертолетными прожекторами, стая самолетов, скребущихся о верхушку телевизионной башни, японские бары-караоке, битком набитые вооруженными колумбийцами, церкви с пьяными проповедниками и немилосердными прихожанами и, конечно, масса спокойного населения, мирно спящего в своих белых домиках в долине Парадайз-вэлли.
Одна тривиальная сделка близ аэропорта, и вот я в парке Темпе в поисках чего-нибудь чистого, способного сбить эффект двух ампул LТС, которые не отпускают меня со вчерашнего дня,– словно бы я добрался до конца лестницы без трех последних ступенек, лестницы, которая чуть-чуть не достает до земли. Пью пиво в мексиканской забегаловке. По телевизору показывают человека, глядящего на пылающий крест. На улице стоит разносчик в красной шелковой куртке с вышитым на спине драконом. И вот о чем я думаю: если однажды мне удастся уйти от всего этого: от торговли, от химии, от амфетаминов и морфина, от детских стимуляторов, от случайных перепихонов, от шума вертолетов,– если однажды у меня получится бросить все это и завести небольшую семью в одном из этих белых домиков в долине или подальше отсюда, в старушке Европе, или вообще где-нибудь,– если однажды я этого добьюсь, то, вероятно, уже будет слишком поздно, потому что что-то внутри меня тянется наружу, как рука заснувшего в лодке человека, которая все равно когда-нибудь свесится до самой воды.
Я покупаю горсть таблеток у мексиканца, одетого в костюм с галстуком, продавца библий в уличном киоске. Потом беру такси до больницы и набиваю сумку средствами от эйфории и антидепрессантами. Каждый вечер на автостоянку приходят ночные охранники, чтобы подзаработать еще что-нибудь в плюс к зарплате. Ночные продажи оживляет вой сирен скорой помощи.
На улице столько народу, что это похоже на праздник, но праздника нет. Как бы то ни было, в чужой стране и праздники, и бомбы со временем превращаются в одно и то же – в ничто.
Мы ненадолго останавливаемся у круглосуточного супермаркета, но, войдя внутрь, я сразу же решаю ничего не покупать. Я просто стою неподвижно между рядами продуктов, а потом возвращаюсь в такси. Некоторые вещи пугают меня так же, как воспоминания, потому что я никогда не знаю, что там, с другой стороны. Этот страх похож на страх человека, получившего по почте пустой конверт или разбуженного среди ночи телефонным звонком, а трубка при этом молчит.
