Больше в городе идти было некуда. Тогда-то и решили, что Илья поедет в Бухарест… Может быть, там повезет.
Илья и на этот раз ничего не сказал матери, но про себя твердо решил поступить в летную школу.
И вот он сидит на чемоданчике и думает: «А вдруг не примут? Что тогда? — и тут же отгоняет сомнения, успокаивает себя: — Нет! Не может быть!».
Открылась дверь, и в вагон вошел кондуктор, худощавый, с закрученными кверху усами. Напевно растягивая слова, он объявил: «Станция Плоешть, остановка двадцать минут, прошу, господа, кому сходить, прошу!..»
Пассажиры повернули головы на голос кондуктора, но остались на своих местах, видимо, все ехали до Бухареста. Сидевший напротив Ильи вояжер, его земляк, открыл глаза и, поправляя помятую шляпу, окинул беспокойным взглядом багажные полки, где лежали его пузатые чемоданы. Все было на месте, и он, сладко зевнув, проговорил: «Последняя крупная станция. Еще полтора часа — и столица!»
Поезд остановился.
Илья подошел к окну, в которое заглядывали станционные часы. Таких больших часов он еще не видел. Илья оттянул ручку окна, и тяжелая рама с грохотом опустилась. Свежий воздух ворвался в вагон. Узкий солнечный луч словно разрезал здание вокзала, у затененной стены которого в серых куцых халатиках с медными бляхами-номерами на груди стояли носильщики, печально поглядывая на застывшие в неподвижности вагоны.
Большая красная стрелка часов с надписью «Пауль Бурэ» заметно для глаза подпрыгивала, отсчитывая минуты. Утро на вокзале Плоешть показалось Томову необыкновенным: вздохи паровоза, набиравшего у колонки воду, карканье ворон, расположившихся на ветвях огромных акаций, старательно подметенный перрон, стук морзянки — телеграфа, доносившийся из открытого окна возле двери с эмалевой табличкой: «Бюро движения ст. Плоешть», — все было каким-то светлым, радостным, предвещало удачу. Илья вышел на площадку тамбура, но не успел еще спуститься на перрон, как дорогу ему загородил какой-то человек. Озираясь, он сунул руку в боковой карман поношенного мешковатого пиджака, достал оттуда бумажку и, быстрым движением развернув ее, показал Томову кольцо со сверкавшим красным камнем.
— Хотите? Большой ценности! — сказал он вкрадчиво. — Отдам по дешевке. Монеты нужны. Обратите внимание… золотое, с рубином!
— Вижу, вещь красивая, — согласился Илья, — но зачем оно мне?
— Ого! Перепродашь и заработаешь! Всего полторы сотни прошу…
Илья молчал.
— Ну, давай сотню — и кольцо твое… Так и быть. Когда заработаешь, вспоминать меня будешь. Давай, черт с ним. Выпью сегодня за твое здоровье…
Илья пожал плечами, повернулся и ушел в вагон.
Резкий гудок паровоза и шум колес привлекли внимание пассажиров ко второму пути — туда прибывал курьерский поезд Бухарест — Галац. Газетчики, спрыгивая на ходу, выкрикивали: «Универсул»! «Курентул»! «Моментул»! «Адевэрул»!
Десятки рук протянулись через окна вагонов. Курьерский привез и продавцов-лотошников. Они наперебой предлагали минеральную воду «Борвиз», лимонад, марципаны, леденцы, бублики, шоколад «Королева Мария». Люди хватали газеты, обнюхивали марципаны, жевали пухлые, обсыпанные маком пятидюймовые баранки, на ходу запивая их лимонадом, перебирали соевые шоколадки с арахисом. Илья попросил газету «Крединца» — она стоила один лей. Но ее ни у кого из газетчиков не оказалось. Пришлось купить за три лея «Универсул».
Но вот раздался свисток, состав Кишинев — Бухарест дернул назад, затем вперед и стал медленно набирать скорость. Мимо окон промелькнули последние пристанционные домишки, остался позади и семафор…
В вагоне уже никто не спал. Вояжер раскрыл объемистый кулек и начал, причмокивая, поедать жареную курицу.
Женщина, у которой ночью свалилась с полки корзина с яйцами, грустно рассматривала огромную яичницу и коркой хлеба выбирала желтки.
Достал и Илья свою провизию: жареную печенку, тщательно завернутую в пергаментную бумагу, и несколько пирожков с повидлом.
Из тамбура в вагон вошел старичок в высокой овчинной шапке. Он подошел к Илье и, хитро подмигнув, шепнул: «Чего же ты не дал ему две сотни?».
Илья вопросительно поднял глаза, рот его был полон.
