Тисса горит - страница 56

— Мне очень жаль… Но я вам в этом полезен быть не могу. К тому я так утомлен, что не в силах слова из себя выдавить.

Женщина пренебрежительно оглядела меня с ног до головы и, кинув мне «спокойной ночи!», вышла. Не раздеваясь, повалился я на кровать и через минуту уже спал глубоким сном. Долго мне, однако, проспать не удалось. Еще не занималась заря, как меня разбудил Готтесман.

— Нам звонили из военного комиссариата. В четыре утра у нас пробная мобилизация. Санто хочет произвести смотр рабочим дружинам. Вставай, вставай, — разлегся, как епископ!

Перед открытием заседания городского совета ко мне в коридоре ратуши подошел стройный молодой человек.

— Что это, товарищ Ковач, не хотите узнавать прежних боевых товарищей?

— По правде сказать…

— Ну, ничего, ничего… Я — Шомоди. Или вы, быть может, скорее припомните меня, если я скажу, что я обер-лейтенант Шомоди? Понятно, бывший обер-лейтенант… Помните, из концентрационного лагеря…

— Обер-лейтенант Шомоди? Конечно, конечно, припоминаю. Но как, чорт возьми, вы сюда попали?

— Что за вопрос! — кисло улыбнулся Шомоди. — Где же нам, коммунистам, и быть, как не здесь? А о том, что я не со вчерашнего дня коммунист, это вам, надо думать, известно! Я ведь был им уже тогда, когда состоял адъютантом начальника концлагеря. Не плохо справлялся со своей ролью, а? Не было человека грубее меня. Могло показаться, что злей меня нет врага большевиков. Тем успешнее удавалось мне таким образом втайне помогать товарищам. С полсотни жизней, по крайней мере, спас я, в том числе и вашу, дорогой товарищ Ковач.

— Гм… Вот как? Что ж, большое спасибо.

— Я это не к тому сказал, чтобы вы меня благодарили, — какая тут может быть благодарность между товарищами! Но… скажите, товарищ Ковач, что этот Фельнер — надежный коммунист?

— Само собой разумеется. Левый коммунист! Почему вы, собственно говоря, об этом спрашиваете?

— Дело, видите ли, в том, что во главе рабочих дружин Уйпешта должен быть поставлен испытанный командир, испытанный коммунист, испытанный солдат. Так вот… с Фельнером я уже переговорил и доставил ему рекомендательное письмо, а стало быть…

Я вошел в зал и направился прямо к Фельнеру.

— Скажите, товарищ Фельнер, вы действительно, собираетесь пригласить этого обер-лейтенанта в наши рабочие дружины?

— Да.

— А вы знаете, кто он такой?

— Понятно. Его к нам направил товарищ Бем. Этого вам, надеюсь, достаточно?

— Более чем достаточно. Я знаю Шомоди еще по концентрационному лагерю. Кровопийца, каких мало!

Фельнер недоверчиво взглянул на меня и пожал плечами. В эту минуту оркестр заиграл «Интернационал».

После вступительных речей и выборов президиума Готтесман-старший приступил к докладу о социализации. Этот худой, невзрачный, несколько сутулый человек в больших роговых очках произвел на меня неприятное впечатление: типичный кабинетный ученый. Он говорил с трудом, хриплым голосом, так что никто не ожидал ничего хорошего от его доклада. В большом зале ратуши, на тех же стульях, на которых всего несколько месяцев назад восседали отцы города, разместились мы, рабочие депутаты. На трибуне, позади большого старомодного кресла, стоял Готтесман.

— …Понятно, не то существенно, что мы несколько тысяч или несколько десятков тысяч человек лишим нетрудовых доходов. Если бы мы отнятое у них распределили между миллионами рабочих, это было бы каплей в море. Важно то, что, удалив буржуазию, мы так организуем производство, что…

Готтесман не сразу пробудил в нас интерес, но, чем дальше, тем сильнее овладевал он нашим вниманием. Он ни звуком не обмолвился о том, что мы живем в историческую эпоху, ни словом не упомянул об освободительной роли пролетариата. Капиталистическое производство… Анархия в производстве… Социалистическое производство — ну да, все то, о чем мы уже много читали, но о причастности чего революции мы, собственно говоря, едва не забыли. Мы много толковали об этом вначале. Мы понимали, что только социализм способен поднять жизненный уровень населения. Потом же все заслонили мысли о том, как нам овладеть властью, как сбросить всяких негодяев, — а затем мы очутились в огне, в тяжелой борьбе, — и все наши мысли были сосредоточены только на победе. Теперь же Готтесман возвращал нас к нашим прежним мыслям. Целью диктатуры пролетариата, — сказал он, — является осуществление социализма, и осуществление социализма стоит в порядке дня. «Осуществление социализма?» — спрашиваю я сам себя и в ту же минуту перестаю слышать доклад Готтесмана и стараюсь представить себе, как это будет выглядеть в действительности.