Пожаром охвачено небо,
И даже Тисса горит…
Приготовление к 1 мая и возраставшие разногласия с Фельнером настолько поглотили мое внимание, что у меня даже времени не оставалось оценить в надлежащей мере сведения, приходившие с фронта. То, что румыны и чехи все сильней теснят Красную армию, я уже знал. Но эти сообщения никогда не подрывали моей веры в то, что рано или поздно, через Галицию или через Румынию, но мы обязательно пробьемся на соединение с русской Красной армией. В Австрии пролетарская революция разразится, понятно, не сегодня-завтра. Победа же австрийского пролетариата даст решительный толчок революции в Германии. Тогда за Рейном и Ламаншем французские и английские солдаты сами поднимут красный флаг. Местными делами я, таким образом, был недоволен, но крупные события — дело рабочего класса, — с этим обстояло, по-моему, благополучно.
«Мы поставили ставку на мировую революцию, и свое здание мы строим не на песке» [11].
Первомайская демонстрация в Уйпеште была назначена на вторую половину дня.
Колонны марширующих рабочих залили широкий проспект Андраши. Зеленая листва бульваров терялась в море красных знамен. Памятники, воздвигнутые в честь прошлого времени, были окутаны красной материей. Статуи королей валялись на земле.
— Был ли когда-нибудь май прекраснее, богаче надеждами!
— Ну, как сказать…
— Тот, кто раз это пережил, никогда этого не забудет! Этих рабочих никому не поработить!
— Кто знает!
— Экое множество!.. Больше ста тысяч!
— Что из того! Миллионы встречали объявление войны с энтузиазмом.
— Война была чуждым делом, а это — наше.
— Как сказать… Если кто не только кричит «ура», но и по-настоящему борется за революцию… Я так понимаю: надо не словами, а оружием бороться… Семнадцать лет я организованный рабочий, я знаю рабочих, но, по совести говоря, не могу поверить, что они возьмутся за оружие для защиты революции. И все это, несмотря на то, что не сегодня-завтра…
— Двести тысяч человек. Больше… — четверть миллиона. Или даже еще больше! Рабочие и солдаты.
— Да здравствует диктатура пролетариата!
— Да здравствует!.. Да здравствует!..
— Да здравствует мировая революция!
— Все принадлежит нам!
— Да здравствует!.. Да здравствует!..
— Так, так… Ну, уж рабочих-то я знаю…
Что бы ни говорил Фельнер, я слышал лишь голоса четверти миллионов людей, тяжелую поступь полумиллиона ног.
— Ми-ро-вая революция!..
— Ми-ро-вая революция!..
— Ура!.. Ура!..
По счастью, я потерял Фельнера из виду, и таким образом мне удалось добрых полчаса беспрепятственно отдаваться общему ликованию. Четверть миллиона участвующих! Четверть миллиона товарищей! Нет силы, которая способна была удержать этот поток.
На обратном пути, у Восточного вокзала, я столкнулся с господином правительственным комиссаром Немешем. Не заговори он со мной сам, я бы его, по всей вероятности, и не узнал. Он был небрит, в солдатской шинели, но с кепкой на голове. На ногах же… Такие сапоги можно видеть только на актерах, которые играют революционеров.
— Вы, товарищ Ковач? Не хотите уже узнавать бедняков?
— Быть не может! Товарищ Немеш? Как это вы сюда попали? В таком наряде?
— Бежал от чехов. Все оказалось напрасно — все наше мужество было ни к чему. Пришлось эвакуировать город. Подумайте только: чешские офицеры восседают в здании Берегсасского комитета!..
— А в замке в Буде сидят красные солдаты.
— Так-то оно так, но… Румыны у самой Тиссы, а чехи всего в нескольких часах от Будапешта. В Сегеде венгерские белые и французы. Здесь люмпенпролетариат выпирает всех старых участников рабочего движения. Что будет, что будет!.. Диктатура люмпенпролетариата!..