Секереш, сперва приподнявшийся на кровати, опять повалился на подушки. Курил папиросу затяжка за затяжкой и молчал.
— Вы не ожидали с моей стороны подобной откровенности, не так ли? — продолжал Анталфи. — Теперь еще два кратких замечания. Первое: завод, представителем которого я состою, изготовляет винтовки с коротко обрезанными стволами, весьма, следовательно, удобные для нелегальных организаций. Вместе с тем это обстоятельство ничуть не уменьшает верности боя. И второе: на каждом заказе посредник получает пять процентов комиссионных. Не перебивайте, пожалуйста: я отлично знаю, что вам, товарищ Секереш, деньги не нужны. Но подумайте немного о ваших товарищах. Что сказали бы, например, те из них, что голодают в венских бараках, если бы однажды почта принесла им неожиданно тысячу-другую долларов? А?.. И чтобы такое чудо совершилось — в вашей власти, товарищ Секереш, исключительно в вашей власти. Наконец последнее: мы принимаем и небольшие заказы. Да, мы выполняем заказы даже на несколько сот винтовок. И вот что, товарищ Секереш, буду с вами до конца откровенен: не думайте, будто мне неизвестно, для кого вы все работаете — вы, и Петр, и Готтесман. Прекрасно известно. Я знаю, что вы мне говорите неправду, и я даже за это на вас не в обиде, я прекрасно понимаю, что все против меня. Но это — одна только видимость. На самом же деле… Именно теперь я смогу доказать, что остался таким же верным солдатом партии, каким был в Советской России и в Советской Венгрии. Да, для этого я к вам, главным образом, и пришел. Я вооружаю партию; когда же партия захватит власть, тогда… Я, в конце концов, не со вчерашнего дня большевик. Что было, то было. Но дальше у нас один путь. Я говорю открыто: я попрежнему считаю себя большевиком, я дам вам оружие, а когда пробьет час… вы и мне дадите винтовочку. Она будет в надежных руках, верьте мне…
Пока Анталфи говорил, Секереш соскочил с кровати и, скинув с себя ночную рубашку, принялся за умывание. В своем возбуждении он даже не заметил, что в тазу не вылитая с вечера, грязная вода.
— Что означает ваше молчание? Вы мне указываете на дверь?
Секереш, продолжая умываться, отрицательно помотал головой.
— А какой марки винтовки? — спросил он немного погодя.
— Французской.
— Где вы живете, товарищ Анталфи?
— В Мункаче, в «Звезде».
— Ладно.
Когда Анталфи ушел, Секереш стал поспешно одеваться.
— Мерзавец, — бормотал он. — Этакий подлый и глупый мерзавец! Что он так опустился, это я еще могу понять, но что так поглупел… Неслыханно!
В полдень он отправился в редакцию.
— Идет война, — сказал ему Хайош, главный редактор. — Следовало бы почаще писать на военные темы.
— Вы совершенно правы, господин редактор. Хорошо было бы, например, пустить большую статью о том, в какой мере угнетение украинцев поляками ослабляет мощь польской армии.
Редактор испуганно вскочил. Его веснущатое лицо побледнело от страха.
— Ради бога, господин Секереш, — заикаясь от волнения, пробормотал он. Вы, видно, хотите, чтобы прикрыли мою газету? И как раз теперь при такой благоприятной конъюнктуре!
— Боже меня сохрани, — сказал Секереш. — Но какие же статьи имели вы в виду, господин редактор?
— Да как сказать… Сейчас любая статья о войне интересна. Чрезвычайно сенсационной была бы, например, статья, вскрывающая тайну победы французского оружия…
— Тайну победы французского оружия? — удивился Секереш. — А в чем, позвольте спросить, заключается эта тайна?
— В французской технике, понятно! В высоких преимуществах французской оружейной промышленности. Мы должны прямо указать, что лучшее в мире оружие — это винтовка Крезо-Шнейдер. Да, господин Секереш, об этом мы должны написать!
— Следует, следует написать, — кивнул головой Секереш. — А скажите, господин редактор, не знаете ли вы, случайно, некоего господина по фамилии Анталфи?
— А почему… вы об этом спрашиваете? — заикаясь, пробормотал редактор.
— По совести говоря, и сам не знаю, — с улыбкой ответил Секереш. — Пришла почему-то в голову эта фамилия.
Машинист взбирается на паровоз. Снимает фуражку, чтобы утереть вспотевший лоб. В фуражке листок:
