В левой руке он держал папиросу, в правой же у него был лист бумаги.
«Вероятно, сведения относительно меня», — мелькнуло у меня в голове.
Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга.
Полное лицо полицейского носило очень приветливое выражение, и это впечатление еще усиливалось благодаря коротко остриженным, почти совершенно седым волосам.
— Ваша знаменитая демократия… — повторил он, видя, что я как будто не намерен ему отвечать. — Вы, быть может, плохо понимаете по-немецки? — спросил он после некоторой паузы. — Ну-с, я попытаюсь говорить попроще. Вы безработный?
— Да.
— Получаете пособие?
— Нет, не получаю.
— Гм. Значит, вам приходится жить в очень плохих материальных условиях? Бедность не порок, а потому скажите мне откровенно: очень туго приходится?
— Да.
— Не обижайтесь на вопрос: на что же вы, собственно, существуете?
— Я и сам, по правде сказать, не знаю, на что живу.
— Так-с, не хочу быть назойливым. Простите, если задал вам щекотливый вопрос… Итак, поскольку вы живете в чрезвычайно скверных материальных условиях, вам, естественно, хотелось бы получить какую-нибудь работу? Так ведь?
— Конечно.
Полицейский погрузился в глубокую задумчивость. Он сидел спиной к окну, так что свет падал на меня, его же лицо оставалось в тени. Он закурил новую папиросу, затем вынул часы и долго смотрел на них. Мы оба молчали.
— Итак, вы ищете работу? Вы, надеюсь, не очень разборчивы?..
— Нет, я не разборчив.
— Прекрасно. В такое трудное время и нельзя быть особенно разборчивым. Впрочем, работа, которую я собираюсь предложить вам, при настоящих условиях является одной из лучших. Нельзя даже сказать, чтобы это была очень тяжелая работа. Необходимо некоторое знание людей, безусловная честность — и ваша работа окажется полезной и для вас и для общества. К тому же мы будем вам вполне прилично платить…
Он опять выдержал паузу, но теперь я уже не стал дожидаться, пока он снова заговорит.
— Если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я стал полицейским шпионом?
— Полицейским шпионом! Какое некрасивое выражение! Хотя оскорбительный привкус слова «шпион» давно уже отошел в прошлое. Во время войны наиболее героическую работу выполняли именно шпионы. Но, во всяком случае, вы правы: я хочу ходатайствовать перед государственной полицией именно в том направлении, чтобы она приняла вас в число своих сотрудников. Работать у нас и легче и прибыльнее, чем на фабрике, не говоря, уже о том, что работу на фабрике у нас, в Австрии, вы вряд ли получите. С тех пор, как началась эта самая демократия, здесь столько безработных… Словом, вы вряд ли можете надеяться в ближайшие год-два получить работу на фабрике. А нельзя ведь до бесконечности жить дружеской поддержкой, в особенности, когда сами друзья не миллионеры. На то же, чтобы вновь начать существовать за счет большевизма, вы, как умный человек, надеюсь, не станете рассчитывать. Большевизм — это дело прошлого. Венгерские коммунисты раз навсегда скомпрометировали в Европе идею революции. Русская революция тоже близится к концу. Словом, я не преувеличиваю, говоря, что единственная серьезная возможность для вас вернуться в человеческое состояние, — это поступить к нам на службу? Что до подробностей…
— Мне подробности не интересны, я честный человек.
— Знаю. Именно поэтому я и предлагаю вам поступить к нам… Или вы, быть может, полагаете, что наша работа недостаточно честна? Так, что ли? Гм. Ну, ладно. Не будем спорить. Теперь ведь демократия! Демократия дает вам право считать мою профессию нечестной, меня же лишает права требовать удовлетворения за обиду. Впрочем, в данном случае я и не добиваюсь удовлетворения. Я знаю, что прав, — и это для меня высшее удовлетворение.
Он улыбнулся, и я понял, что он играет мною, что вся его приветливость направлена на то, чтобы сделать меня податливее. Меня так и подмывало чем-нибудь запустить в него.
— Вы, друг мой, еще очень молоды и считаете важным многое такое, что люди более зрелые уже не могут, да и не хотят принимать всерьез. Уже целый ряд коммунистов более зрелого возраста предложили нам свои услуги…
