– Ладно, – подытожил Бурцев. – Так или иначе, а остаться с ханом нам пока придется. Будем вместе с Кхайду брать Легницу. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского – тогда и решать будем.
– Так ведь это, – снова встрял Бурангул. – Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.
– Как?! Как нет?!
– Не в Легницу ушли всадники с крестами. Мои воины гнались за ними до самой крепости.
– И что?
– Крестоносцы не входили в ворота. Магистр послал куявцев и своих рыцарей отбить погоню, а сам с малым отрядом и молодой пленницей свернул на север.
Бурцев зло сплюнул:
– Чего ж ты только сейчас об этом говоришь, Бурангул!
– А раньше меня никто не спрашивал, – огрызнулся сотник.
– И‑эх, – Бурцев в сердцах развернулся.
– Куда ты, Вацалав?
– К Кхайду‑хану, – буркнул он, не оборачиваясь, – разговор есть…
Глава 65
К Кхайду его пустили не сразу. Забрав оружие, молчаливая стража перегородила путь копьями.
– Жди, – коротко приказал нукер в порубленных доспехах. – Хан занят.
Бурцев отступил от огня у входа в шатер к коновязи. Чья‑то взмыленная лошадь устало повернула к нему голову. Надо же – вся морда в пене. Интересно, кто ж так загнал животину?
Дозволенье войти Бурцев получил, когда из шатра, пятясь задом, вышел монгольский воин. Одежда его была заляпана грязью, но не кровью. И ни одной царапины. Кочевник казался измотанным скорее долгой скачкой, чем недавней битвой.
В походном жилище Кхайду ничего не изменилось. Все – вплоть до шелкографии с изображением покойной жены внука Чингисхана – находилось на прежних местах, словно и не было долгих переходов, словно ханская юрта простояла неподвижно с тех самых пор, как Бурангул притащил сюда Бурцева на аркане.
Кхайду принял его благосклонно. Взмахом руки отогнал стражников‑нукеров, занервничавших при виде посетителя, не спешившего падать ниц перед «непобедимым ханом». Телохранители послушно отступили. Неподвижными истуканами они застыли возле входа. Правда, рук с сабельных эфесов це убрали. Отношение хозяина шатра к гостю может измениться, а верной страже всегда нужно быть наготове.
Благожелательный кивок можно расценивать как приглашение сесть? Бурцев опустился на ковер, скрестил по‑татарски ноги. Непривычно, но ничего не поделаешь – стульев хан с собой не возил.
– Возьми, доблестный богатур, – хан протянул что‑то желтое, блестящее.
В ладонь Бурцеву легла овальная золотая пластина с круглым отверстием вверху и утолщенными краями. На пластине – гравировка: летящий сокол, нехитрый орнамент и путаные письмена.
– Здесь написано, что любой человек, причиняющий вред владельцу ханской золотой пайзцы, должен умереть. А того, кто окажет содействие, ждет награда, – пояснил Кхайду. – С этим знаком моей милости ты будешь чувствовать себя в безопасности там, где встретишь воинов народа войлочных кибиток. Это награда за твою доблесть и находчивость, которые позволили остановить воинов, носящих кресты.
Бурцев склонил голову, как того требовал местный этикет. Хотя, честно говоря, он предпочел бы получить рыцарское звание, а не кусочек презренного металла. Рыцарю, как ни крути, все‑таки проще добиться расположения краковской княжны, чем прославленному богатуру‑юзбаши с ханской пайзцой. Но, увы, в татаро‑монгольском войске рыцарских шпор не раздают.
– А теперь говори ты! – позволил хан.
Кхайду выслушал его без эмоций. Лишь шумно вздохнул, узнав, что тевтоны бежали не в Легницу, а прочь от города. Когда же Бурцев заявил о желании новгородцев покинуть лагерь и отправиться вслед за Конрадом Тюрингским, на обветренном лице хана не проступило ни сожаления, ни гнева. Разве что щелочки глаз сузились чуть сильнее. Это могло означать что угодно. Хан мог отпустить русичей, а мог казнить как изменников – отрубить голову или – в память о боевых заслугах – сломать хребет.
Некоторое время они молчали. По‑прежнему ничто не выдавало чувств хозяина шатра. Характер, блин, стойкий, нордический…
Наконец Кхайду‑хан заговорил – спокойно, медленно, тихо. Он не смотрел на посетителя, а задумчиво созерцал угасающие угли очага. Словно беседовал сам с собой.
