Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну конечно! Веревки скручены не абы как: привязанный к ним топор рухнет точно на деревянную колоду, а каменная гроздь, навешанная для тяжести, придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Наивные французы, гордящиеся изобретением своей великой революции. Знали бы они…
С дюжину осужденных лежали лицом вниз на голой земле. Все без оружия и доспехов. Но по одеждам можно различить их прежний статус. Большая часть – нукеры какого‑то князя‑нойона. Сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные осужденные ждали исполнения приговора с завидным достоинством.
Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из огненного кольца, ощетинившегося кривыми саблями, просто невозможно. Да никто и не пытался.
Барабаны смолкли. Народу собралось достаточно, чтобы начинать…
На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и китаец Сыма Цзян. Движения его были суетливыми, взгляд – бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы избежать, но не мог.
– А этот‑то чего сюда влез? – шепотом спросил Бурцев.
– Сам не понимаю, – пожал плечами Дмитрий. – Раньше он только огненные да громовые шары делал Кхайду‑хану.
– Не только, – раздался рядом тихий голос. Бурангул! Сотник говорил по‑татарски, глядя не на своих собеседников, а в огненный круг:
– Мудрец из Китая Сыма Цзян будет казнить простолюдинов так, как это делается на его родине. По приказу Кхайду‑хана карачу должны погибнуть позорной смертью – их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор.
Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду‑хан отдал приказ – и двое воинов из его свиты уложили дрожавшего всем телом лучника в деревянный шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие.
Желтолицый китаец подошел к перекрещенным жердям. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно лишь дернуть хитрый веревочный узел.
Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова приговоренных. Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов не практиковалась. Все происходило проще, быстрее, а потому, вполне возможно, легче для осужденных.
В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело осужденного забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.
Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?
Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.
Второй карачу лег под кровавую капель сам.
Еще одно знакомое лицо? Да! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.
Легкое движение руки желтолицего палача. Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!
Теперь Бурцев узнавал знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними бились краковские дружинники и воины добжиньского рыцаря возле осадного тына на «батарее» метательных машин. А князек… Это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Так неужели?.. Неожиданная догадка промелькнула в его голове.
– За что этих людей приговорили к смерти, Буран‑гул? – спросил Бурцев у татарского сотника.
– Ясно за что – за трусость в бою.
– В каком? В каком бою, Бурангул?
Юзбаши нахмурился:
– Под стенами Вроцлава они не смогли уберечь осадные орудия хана Кхайду. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду‑хана – награду, которую должен был хранить как зеницу ока.
