Попытку примирения, взаимной артикуляции двух подходов к литературности предпринял Жерар Женетт, применяя примерно ту же логику теоретического компромисса, что и при разделе «сфер влияния» между поэтикой и герменевтикой (см. § 4). В книге «Вымысел и слог (Fictio et dictio)» (1991), опираясь на статью Тодорова «Понятие литературы», он вместо попыток построить единое определение литературности поставил себе задачей описать реальную множественность и изменчивость этих определений, разделить разные типы литературности. Он продолжает жест критической философии Канта: анализирует разные возможности нашего мышления (в данном случае – о литературе); сходным образом Мишель Фуко сопоставлял взаимно неконгруэнтные определения гуманитарных наук, зависящих от устройства «эпистемы», то есть историко-культурной формации[60], а непосредственным образом Женетт опирается на американского философа и эстетика Нельсона Гудмена, предложившего заменить эссенциалистский вопрос «What is art?» вопросом эмпирическим: «When is art?»[61], то есть, в нашем случае, спрашивать не «что такое литературность?», а «когда имеет место литературность?». Ответ на этот вопрос будет различным для разных типов текста: для одних – «всегда», для других – «при определенных условиях».
Женетт предлагает разграничивать не литературу и нелитературу (вне-литературу), а центр и периферию литературы. Такая концепция, по-видимому, восходит к Юрию Тынянову, к его понятию литературного факта. Тынянов предлагал выделять для каждой историко-литературной ситуации, с одной стороны, доминантные тексты, жанры, формы творчества, признаваемые образцом литературности (например, высокие жанры для классицизма), – а с другой стороны, те, что находятся на периферии литературы и относятся к «быту» (см. ниже, § 10). Тыняновская концепция была динамической и допускала взаимообратимость центра и периферии в ходе литературной революции: центральные жанры дискредитируются и «съезжают на периферию», а полулитературные или даже вовсе не литературные формы захватывают доминантное, центральное положение, продуктивные жанры становятся непродуктивными и наоборот: «В эпоху разложения какого-нибудь жанра – он из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин вплывает в центр новое явление»[62]. В отличие от такой радикально динамической теории, концепция Женетта более статична и предполагает, что центр литературы незыблем, а изменчива лишь периферия – причем эта незыблемость и изменчивость не определяются художественным качеством текстов. Теория Тынянова описывала процесс постоянной переоценки текстов и жанров (почти «переоценки ценностей» по Ницше), а для Женетта, можно сказать, существуют вечные, неревизуемые ценности – правда, не эстетические.
Согласно его теории, центральное ядро литературы образует некоторое количество текстов, которые всегда будут признаваться литературными, независимо от нашего ценностного отношения к ним; а ее периферию – другое множество текстов, которые становятся или перестают быть литературными в зависимости от обстоятельств. Тексты первого рода принадлежат к литературе потому, что воспроизводят определенные устойчивые литературные формы: например, относятся к определенным жанрам или просто написаны в стихах. Такая неизменная, постоянная форма литературности называется у Женетта конститутивной, или эссенциальной (литературность по сущности). Если текст написан в форме сонета – пусть даже с ошибками, лишь бы они не мешали опознавать его как сонет, – он обязательно принадлежит к литературе. Это не зависит от его содержания (темы): в форме сонета можно изложить признание в любви, или научную идею, или политический призыв, или даже кулинарный рецепт (так один из персонажей драмы Ростана «Сирано де Бержерак» переложил в стихи рецепт миндального печенья). И это не зависит от его художественного качества – плохая литература тоже является литературой, и подавляющее большинство стихотворений – плохие, что не мешает им принадлежать к художественной литературе: «Самая скверная картина, самая неудачная соната, самый плохой сонет принадлежит тем не менее к живописи, музыке и поэзии…»
