Так постоянно происходит в поэзии: она оперирует различными повторами – звуковыми, синтаксическими, смысловыми (синонимы, парафразы). В информационном отношении это парадокс: повторы повышают избыточность сообщения, получается, что речь становится менее информативной; и именно так мы переживаем это в обычной, нехудожественной речи. Мы смущаемся, случайно сказав что-то «в рифму» в разговоре, – но воспринимаем это как норму в стихах. Мы прерываем повторяющегося оратора, но легко миримся со смысловыми повторами у поэта. Зачем же нужны такие повторы? Юрий Лотман, заново обдумывая якобсоновскую схему шести функций, видел в этом ритмизацию речи, переводящую ее из внешнего регистра во внутренний – в режим автокоммуникации, когда субъект адресует сообщение самому себе и, разумеется, заранее знает его внешнее референциальное содержание. Такой обращенный к себе текст (художественный, а также дневниковый и т. д.) «функционально используется не как сообщение, а как код, когда он не прибавляет каких-либо новых сведений к уже имеющимся, а трансформирует самоосмысление порождающей тексты личности и переводит уже имеющиеся сообщения в новую систему значений»[50]. Лотман-структуралист видит здесь метаязыковой процесс обогащения кода, перевода сообщений «в новую систему значений», тогда как Якобсон следовал чисто формалистическому воззрению на самоценное сообщение как уникальную форму, чьи смысловые функции стремятся к нулю: суть литературного творчества в том, чтобы сделать эту форму заметной, ощутимой.
Якобсон назвал эстетическую, «литературную» функцию высказывания поэтической. Действительно, его определение в значительной степени ориентировано именно на поэзию, стихотворную речь, которая как раз хуже всего поддается определению через вымысел – зато в ней есть очевидные факторы дополнительной организации: ритм, рифма, звукопись и т. д. Структурное определение через формальную упорядоченность текста лучше годится для поэзии, тогда как тематическое определение через вымысел – для повествовательной прозы. Конечно, художественная проза тоже обладает формальной упорядоченностью (стилистической, композиционной), а в поэзии есть нарративные жанры, где присутствует вымысел (эпопея, баллада); тем не менее можно говорить о доминировании того или другого признака в том или другом виде творчества. Эти признаки различены в известных стихах Пушкина и соотнесены с бурными душевными переживаниями:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь…
Поскольку «гармония» – это характерное свойство стихотворной речи, а «вымысел», вызывающий слезы, – для той эпохи прежде всего принадлежность сентиментального романа, то пушкинские строки читаются как метонимическая перифраза: «я буду наслаждаться поэзией и прозой».
§ 8. Гетерогенность понятия литературности
Итак, структурное определение литературы в свою очередь распадается на два варианта (тематический и формальный), которые приблизительно описывают две разные части литературы – один прозу, другой поэзию. Нельзя ли свести их к чему-то третьему или один из них к другому?
Некоторые теоретики пытались их соединить – но Ц. Тодоров подвергает критике эти попытки. Так, классик англосаксонской «новой критики» Нортроп Фрай в своей «Анатомии критики» не занимается специально проблемой литературности: для него очевидно, какими текстами должна заниматься критика, проблему составляет скорее специфика самой критики. Тем не менее он все же касается двух разных определений литературы – через вымысел и через упорядоченность – и сводит их к общему основанию: в обоих случаях целью литературы оказывается нечто внутреннее, а не внешнее.
Для всех языковых структур в литературе решающей является направленность значений вовнутрь самой литературы. Внешние значения и связанные с ними требования являются в данном случае второстепенными в силу того, что литературные произведения не претендуют на роль описательных или утвердительных суждений и, следовательно, не являются ни истинными, ни ложными…[51]
Писатель производит высказывания без внешнего денотата, которые образуют фикциональный мир, параллельный реальному, обладающий собственной связностью, но не совпадающий с реальным миром. Такие миры создаются не только в литературе, и ими занимается особая отрасль логики и нарратологии (см. ниже, § 33).
