Он широко раскрыл рот и закричал во всю мочь. Ведьма, если бы даже она ожила, узнала бы этот крик и умерла бы вновь.
50
Джим Найтшейд, пробравшись через заднюю дверь лабиринта, бросился бежать, затерялся среди карнавального городка, но вдруг остановился.
Разрисованный Человек, бежавший где-то между черных балаганов, остановился. Карлик замер.
Скелет обернулся.
Все прислушались.
Они услышали не крик, который издал Чарльз Хэлоуэй, нет.
Но ужасные звуки, последовавшие за ним.
Сначала одно единственное зеркало, а затем, после некоторой паузы, второе, затем третье, четвертое и еще, и еще, словно костяшки домино, выстроенные одна за одной, сбивали друг друга и валились друг на друга, их поверхность мгновенно покрывалась паутиной трещин, ломавшей их жестокий взгляд, со звоном и треском они ломались и валились на пол.
В минуту там образовалась эта неправдоподобная стеклянная лестница Иакова, сгибающая, разгибающая, отбрасывающая прочь образы, отпечатанные в зеркалах, словно на страницах книги света. В следующий миг все разлетелось вдребезги, будто врезавшийся в землю метеор.
Разрисованный Человек стоял как вкопанный, прислушиваясь к этому звону и грохоту, и вдруг почувствовал, что его собственные глаза, их кристальная поверхность покрылась трещинами и со звоном разбилась.
Это было, будто Чарльз Хэлоуэй снова стал мальчиком и пел в хоре в этом странном, дьявольском храме, и выводил самую прекрасную, самую высокую ноту добра и радости, которая сначала стряхнула с обратной стороны зеркал серебро, словно пыльцу с крылышек мотыльков, затем разрушила образы, таившиеся в зеркальных глубинах, затем превратила в руины и обломки само стекло. Дюжина, сотня, тысяча зеркал, и с ними старческие образы Чарльза Хэлоуэя обрушились на землю водопадом снега и лунного света.
И все из-за этого звука, который он образовал в своих легких, вывел в горло и выпустил изо рта.
И все потому, что он, наконец, принял все как есть; принял карнавал, принял холмы позади балаганов, людей на холмах, Джима и Уилла, и, главное, самого себя и свою жизнь, и, принимая, второй раз за ночь рисковал головой, и этим криком, этим звуком подтвердил, что принимает все это.
О чудо! Словно иерихонская труба» его голос разрушил стекло вместе с призраками. Чарльз Хэлоуэй закричал и сотворил чудо Он отнял руки от лица. Ясный свет звезд и умирающее сиянье карнавала сомкнулись, даруя ему свободу. Отраженные в зеркалах мертвецы исчезли, они похоронены под скользящие звуки цимбал среди брызг и стеклянного прибоя, расплескавшегося у его ног.
— Свет… свет!
Кричал вдали чей-то голое.
Разрисованный Человек скрылся где-то среди балаганов и шатров.
Толпа зрителей разошлась.
— Папа, что ты сделал?
Но тут спичка обожгла пальцы Уилла и он уронил ее, однако теперь было достаточно тусклого света, струившегося вокруг, он увидел папу, который, ступая по звенящей неразберихе зеркального стекла, направлялся назад через опустевшие помещения, где недавно был лабиринт, а теперь не было ничего.
— Джим?
Дверь была распахнута. При свете бледной карнавальной иллюминации они успели увидеть восковые фигуры убийц.
Джима среди них не было.
— Джим?
Они смотрели на открытую дверь, через которую убежал Джим, чтобы затеряться в теплом сумраке ночи среди темных шатров.
И вот погасла последняя электрическая лампочка.
— Теперь мы никогда его не найдем, — сказал Уилл.
— Нет, — возразил из темноты отец, — мы найдем его.
Где? — подумал Уилл и остановился.
Далеко за дорогой скрипела карусель» орган-каллиопа вымучивал из себя музыку.
Там, подумал Уилл. Если Джим и есть где-нибудь» так непременно там, где музыка; старый смешной Джим, держу пари, что бесплатный билет на карусель все еще лежит у тебя в кармане! О, проклинаю, проклинаю, проклинаю, закричал он, а затем подумал, нет! Нельзя проклинать, ведь он уже почти проклят! Но как же мы отыщем его во тьме без спичек, без света, и настолько двое среди всех их, и мы так одиноки?
— Как… — промолвил Уилл вслух.
Но отец тихо сказал: «Смотри!»
И Уилл шагнул к двери, которая теперь слегка осветилась.
Луна! Благодарю тебя, Господи!
