Внизу, возвращаясь домой из церкви, шли через улицу его мама и мама Джима.
Его мама не была на карусели, она не состарилась, не сошла с ума, не умерла, не попала в тюрьму, а идет живая и здоровая по октябрьской улице. Еще пять минут назад она была в церкви, не более чем в ста ярдах отсюда!
— Мамочка! — закричал Уилл, несмотря на то, что злая рука, упреждая крик, крепко зажала ему рот.
— Мамочка, — передразнил вполголоса мистер Дак, — приди, спаси меня!
Нет, — думал Уилл, спасайся сама, беги!
Но его мама и мама Джима просто беззаботно прогуливались.
— Мамочка! — завопил опять Уилл, и его голос, хоть и глухо, но прорвался через потную лапу, зажимавшую рот.
Мама Уилла за тысячу миль отсюда, на том тротуаре, остановилась.
Она не могла услышать! — подумал Уилл. — Однако…
Она оглянулась на библиотеку.
— Хорошо, — выдохнул мистер Дак. — Отлично, прекрасно!
Сюда! — подумал Уилл. — Посмотри на нас, мамочка! Беги за полицией!
— Почему она не посмотрит на это окно? — спокойно поинтересовался мистер Дак. — И не заметит нас троих, вставших словно для портрета. Посмотри же повыше. А потом беги к нам. Мы впустим тебя сюда.
Уилл подавил рыдание. Нет, нет.
Мама перевела взгляд от входной двери к окнам первого этажа.
— Сюда, — сказал мистер Дак, — второй этаж. Совершенное совпадение, давайте же сделаем его еще совершеннее.
Мама Джима что-то сказала. Обе женщины стояли на краю тротуара.
Нет, подумал Уилл, о, нет.
Они повернулись и пошли по ночным улицам воскресного города.
Уилл почувствовал, что Разрисованный Человек немного разочарован.
— Итак, больше никаких совпадений, никаких кризисов, ни одного спасенного или потерянного. Жаль. Да ладно!
Потащив за собой мальчиков, он спустился вниз, открыл парадную дверь.
Кто-то ожидал их в темноте.
Холодная, как ящерица рука пробежала по подбородку Уилла.
— Хэлоуэй, — сипло прошептала Ведьма.
Точно хамелеон уселся на нос Джима.
— Найтшейд, — проскрипел сухой, как старая метла, голос.
Позади нее, точно дрожа от страха, безмолвно стояли Карлик и Скелет.
Мальчики собрались было крикнуть, завопить, но снова Разрисованный Человек в один миг угадал их намерение и коротко кивнул старой пыльной женщине.
Ведьма тотчас бросилась вперед, стали видны ее черно-восковые, сшитые, сжатые словно у игуаны веки, ее огромный, похожий на хобот нос с ноздрями, запекшимися, как закопченые отверстия курительных трубок, ее чуткие пальцы, ловящие и вбирающие волны чужого сознания.
Мальчики застыли.
Ее ногти трепетали и подобно стрелам рассекали холодный воздух. Ее отвратительное лягушечье дыхание вызывало мурашки, когда она тихонько запела, замяукала, зажужжала своим малышам, своим мальчикам, своим товарищам по крыше с оставленным на ней следом, улитки, товарищам по брошенной стреле, по пораженному и утонувшему в небе воздушному шару…
— О заклятая игла, полети как стрекоза и зашей-ка эти рты, чтоб ни звука не издали!
И тут же ногти ее больших пальцев вонзились в их верхнюю и нижнюю губу, проткнули отверстия, продели невидимую нить, затянули, продели, затянули, стежок за стежком, стежок за стежком, пока их рты не стянулись как рюкзаки.
— О заклятая игла, полети как стрекоза, и зашей-ка эти уши, чтоб ни звука не слыхали!
И тотчас же в уши Уилла как в воронку посыпался холодный песок, хоронивший ее голос, который постепенно заглушался, уходил в даль, затухал, ее пение стало походить на шорох, на шелест, пока вовсе не пропало.
В ушах Джима вырос густой мох, и они тотчас тоже были запечатаны.
— О заклятая игла, полети как стрекоза, и зашей-ка им глаза, чтобы видеть не могли!
Ее добела раскаленные кончики пальцев пробежали вокруг их глаз, прихватили веки, и с грохотом захлопнули их, словно огромные двери, закрывшие весь мир.
Уилл увидел взрыв, словно вспышку миллиарда ламп, затем наступила темнота, и невидимая игла где-то снаружи, за веками, скакала и шипела, будто оса, привлеченная горшком меда, нагретого на солнце, пока неслышный уже голос пел о навсегда зашитых глазах, навсегда погасшем дневном свете.
— Вот заклятая игла, завершила, стрекоза, свое дело с глазом, с ухом, с губой, с зубом, шов закончила сшивать, внутрь зашила темноту, пыли холм насыпала, сном глубоким нагрузила, ты теперь вяжи узлы, накачай молчанье в кровь, как песок в речную глубь. Так. Так. Так.
