Голос ее взметнулся до крика, и тут же прозвучало заключение Саши Пушкина.
— Гены!
Даже Оса на него покосилась, а он продолжил медленно:
— Мы мало знаем о своих предках… Еще хуже генетику… А вдруг у Костиковой в роду были путешественники, бродяги, моряки?
Костикова покраснела, поморгала и сказала:
— Ой верно! Мой дед был с Севера, и прадед, он себя помором называл…
И тогда Чагова постучала пальцами по листкам:
— Я поняла одно. Если родители без тебя могут жить, если в доме нет маленьких, можно уехать, посылать им деньги, жить своими интересами. А если ты можешь помочь, нельзя никого бросать, нечестно быть эгоисткой. Потом себе не простишь…
Она свернула листки и села на свое место, крупная, спокойная, решительная.
— Значит, не поедешь?! — крикнула Костикова.
— Нет, но в продавщицы не пойду, останусь с матерью, с ребятами, поступлю в медучилище.
Костикова опустила голову, ссутулилась, подошла к окну, став спиной к классу.
Мы пересмеивались. Я, конечно, уеду на практику, а после института видно будет. Геологу грош цена, если он в Москве, но насовсем?!
— С мужем поеду куда угодно… — мечтательно сказала Лужина и так посмотрела на Петрякова, что я его пожалел.
— У многих впереди армия, ты забываешь… — Стрепетов странно разглядывал Костикову, точно впервые увидел.
Она прошла на свое место, села и крикнула:
— А я уеду на Север!
И я поверил, такая даже на Марс доберется, если решит…
Сегодня долго с Митькой разговаривал, давно мы так не сидели. Он вдруг начал доказывать, что настоящее чувство к женщине — признак мужской слабости, стал стихи Пушкина читать, восхищаться «сексуальной революцией», и я понял, как он всерьез втрескался в Антошку. Он всегда так себя вел, когда встречал что-то недоступное.
— Кстати, Глинская не самый скверный экземпляр девчонки, — начал я дипломатично, — но, может, потому, что она еще не женщина?
Митька потемнел и вдруг сказал, что бросил пить.
— Все. Навсегда завязал.
Я пожал плечами, конечно, Митька — человек слова, как и Костикова, но с чего?
— Еще весной, у Ланщикова, меня спаивали, а одна девчонка возмутилась, утащила с собой. А мне тошно было, дома раздрай, прямо хоть под машину. И вот она со мной почти до утра по улицам ходила, держала за руку и говорила, говорила, о своей любви рассказывала, неудачной…
Сначала я решил, что это Антошка, но при чем тут неудачная любовь?
— Она сказала, что чем труднее человеку в начале жизни, тем больше он успевает потом, большего добивается… Подлинно только счастье, которое отнято у страданий…
Мы помолчали, все-таки Антошка? Но в кого она втрескалась, неужели в Ланщикова?!
— Она мне предложила дружбу, представляешь, после всего что видела, слышала у этого гада?! Сказала, что в меня верит, что я в отличие от него могу стать настоящим мужчиной…
Елки-моталки! Митька даже перестал курить, сейчас только дошло, а ведь сам меня к сигаретам приучил в пятом классе. Он скорее без хлеба мог прожить, чем без сигарет, его за курение в седьмом классе из школы на неделю исключили…
— Я спросил ее, не нагорит ли ей, что она так поздно домой придет, а она сказала, что ей доверяют, что у нее свой ключ, и она имеет право приходить когда хочет. Ну я к ней полез… на прощание.
— По морде съездила?
— Хуже. Отодвинула меня и так грустно сказала: «Не надо. Я же другого люблю…» Представляешь?!
Я представил: Митька влип прочно.
А что в Антошке особенного, в этой «взрослой дошкольного возраста», как назвал ее когда-то Ланщиков? Послушаешь ее треп о психологии, психиатрии — разумный человек, а как начнет свои теории об отношении мальчишек и девчонок развивать, хоть стон, хоть падай! Она долго не могла успокоиться, когда Ланщиков похвастался своим знакомством с психиатром Леви, который книжки пишет об искусстве быть собой. В общем, она узнала, где он работает, купила его книгу, проникла в клинику и попросила сделать ей дружескую надпись, продиктовав: «Милой Антонине Глинской, будущему коллеге от автора дружески». А потом принесла книгу в класс и небрежно положила на стол. Ланщиков был посрамлен. Она мне потом потихоньку рассказала.
Летом они в лагере соревновались с Варькой Ветровой. Варька с конюхом подружилась, он ей разрешил ездить верхом, она в деревне жила до восьми лет, умела даже без седла.
