Немножко поругались, потому что она и тут все хотела по-своему делать, а я за усовершенствование и экономию сил. Я ее выгнал из ванной, не с ее простудой там мокнуть, и велел только ведра выливать, которые я наполнял, промокая и отжимая тряпку с полу.
И тут пришла ее мама.
Она не удивилась, застав полураздетого парня в ванной с дочерью, только мельком на нас взглянула.
— Вы, конечно, Барсов, судя по росту? Слышала многое, но не знала, что вы еще и трудолюбивы.
Над Антошкой никакого квохтанья не было. Она села есть борщ, а когда мы все убрали, сказала:
— Моя дочь умеет заставить работать самых ленивых, меня недавно так завела, что я ей шапку за ночь связала.
Она совсем непохожа на Антошку, высокая, худая, очень моложавая и очень фирмовая. Даже странно, Антошка одевается даже хуже, чем Варька Ветрова, а ее мать разодета как дикторша.
Потом они усадили меня есть мороженое, и я снова удивился. Моя мама в жизни бы не принесла мороженое, когда я болею, а эта мать как ни в чем не бывало разрезала брикет сливочного мороженого, полила его вареньем, сверху ликером и велела нам трескать. Красота!
— Вы еще должны радоваться, что Антошка пожар не устроила, — сказала ее мать, — пришлось бы вам стены и потолок белить.
— Ну, мама… — заныла Антошка, и я позавидовал, что у ее мамы такие здоровые нервы. Моя бы начала с мокрой тряпки, сначала бы отхлестала, а потом стала выяснять, виноват ли я.
А когда наконец я заикнулся насчет задач, Антошка сообщила, что ей звонила Эмилия Игнатьевна и запретила даже смотреть на них. Вот это старуха взяла в осаду, как великий полководец. И себе во вред. Ее же за мои двойки Наталья Георгиевна со свету сжует.
Сегодня на перемене разгорелся спор о мастерах и ремесленниках. Это стало традицией — собираться вокруг Осы, когда ее урок кончится, и болтать о чем угодно. Наверное, дело в том, что ей с нами интересно рассуждать, а некоторые учителя всегда торопятся выскочить из класса…
Стрепетов заявил, что во Франции есть даже музей ремесленников, что раньше ремесленник всегда мог до мастера дорасти.
— Мастер тот, кто все делает без образца, без эталона, — заорала Антошка. У нее иногда голос, как у пароходной сирены, правда, плохой сирены, писклявой…
— Нет, раньше у них были правила, они приносили присягу в верности законам ремесла. — Стрепетов говорит тихо, неторопливо, но к нему всегда прислушиваются. — Нельзя было дорогой материал заменять дешевым, нельзя было выгадывать и выкраивать честность по весу и по качеству…
— Да, нашим рационализаторам тогда пришлось бы зубы на полку положить… — хихикнул Латников.
— Совсем другие принципы дела, — задумчиво проговорила Дорка Чернышева, — наш век более гибкий…
— А что лучше? — спросил я.
— Скоро ни хлеба, ни воды настоящих не будет, одна химия.
— А как иначе прокормить человечество?
— Великих художников всегда называли мастерами, — сказала Оса, вернув нас к теме спора, и я вдруг заметил, что она чем-то неуловимо похожа на мать Антошки.
Я добавил, что мастер тот, кто в своей области самый сильный, и если отталкивается от старых образцов, все равно вносит что-то свое…
Оса кивнула, и потом оказалось, что весь разговор она завела в защиту поэзии. Видите ли, у нас примитивные вкусы, большинству нравятся штампы, и вот она будет пытаться научить нас отличать настоящее искусство от фальши, нельзя ради мелодии мириться с пошлостью слов, а наш ансамбль «Лемуры» поет глупые песенки, а им еще аплодируют.
— О вкусах не спорят! — вмешался Ланщиков. — Мне вот кажутся нелепыми фигурки из дерева… Разве это искусство?
— Это самовыражение… — Но Дорку не поняли, не все знали, чем она увлекается.
Оса никого не перебивала, только глаза смеялись, и я вдруг подумал, что мне бы хотелось познакомиться с ее дочерью, если бы она у нее была…
Все-таки странно, нарочно нас завела — и никаких выводов. Зачем ей, что мы спорили?!
Уже три дня, как вернулись из Ленинграда. Ездили туда с Кирюшей на каникулы. От нашего класса было всего пятнадцать человек, и Кирюша проявила себя абсолютно понимающим человеком: не зудела, не воспитывала, только много времени ее сын отнимал. Ему пять лет, и она потащила его с собой. Удивительный пацан, все время терялся, и мы бегали на его поиски, точно он с нами в жмурки играл. Толстый, спокойный и время от времени говорил ей басом: «Мать, не рычи!»
