Подойдя к окну, Джулиет широко распахнула занавески, и внутрь хлынуло октябрьское солнце. На другой стороне улицы рабочий на телескопической вышке уловил движение и обернулся. При виде полуодетой фигуры в окне не далее чем в пятнадцати футах от себя он чуть было не выронил мастерок, которым поправлял кирпичную кладку. Заметив взгляд, девушка одарила его лучезарной улыбкой и исчезла из виду.
Везет же кому-то, оценивающе подумал каменщик, предположив, чем объясняется ее приподнятое состояние.
Джулиет отправилась на кухню, где, неожиданно проголодавшись, приготовила себе салат с большим ломтем камамбера и взяла немного пресного печенья. Забрав тарелку в гостиную, она свернулась калачиком в большом кресле рядом с телефоном на столе и набрала номер своей лучшей подруги Джейни. Она подумала, что должна ну хоть с кем-то поделиться.
В течение следующих полутора часов всякий, кто попытался бы дозвониться до квартиры, обнаружил, что телефон постоянно занят, а если бы кто-то случайно подключился к линии, то по понятным причинам решил бы, что подслушивает разговор между двумя девочками-подростками, а вовсе не рассудительными и уравновешенными деловыми женщинами, которым перевалило за двадцать пять. Нескрываемое счастье Джулиет было заразительным.
Главный предмет долгого телефонного разговора Джулиет и Джейни по-прежнему сидел в кресле напротив Хауарда с задумчиво приподнятой бровью. Теперь он понимал первоначальную реакцию Эда – показавшуюся ему в тот момент необъяснимой – на свои новости.
Хауард решил рассказать Джонни о проекте: другой альтернативы он не видел. Он больше не знал ни одного арабиста, которому мог бы так полно доверять, и никого, кто хотя бы близко мог сравниться с Джонни в организаторских способностях или умении подмечать детали. Он решил, что Джонни ему понадобится во всех случаях, даже если он примет участие только в подготовке и начальных фазах операции, а не собственно в проникновении в Ирак. Единственное, что вообще сейчас интересует Джонни, так это проникновение в… Остановись, сказал он себе. Не будь вульгарным. Ты не можешь винить парня.
Хауард знал, что может быть уверен в молчании Джонни даже с девушкой, он знал также, что Джонни, как обычно, привнесет в проект – если тому дадут зеленый свет – свои двести процентов. У него была масса свидетельств необыкновенных способностей молодого человека концентрировать свое внимание на проблеме, отбрасывая все остальное. Черт побери, да взять хотя бы сегодняшнее утро, когда в течение четырех часов, пока они не прервались на сандвичи, он полностью сосредоточился на Хауарде и обсуждаемом предмете и ни разу не отвлекся и ничем не выказал, что его мысли находятся где-то еще. И это происходило в то утро, которое, скорее всего, было самым безумным и счастливым за всю его прошедшую жизнь, к тому же, как догадывался Хауард, после недолгого сна – если парень вообще спал сегодня.
Да, он мог быть уверен, что Джонни посвятит проекту всю свою энергию, и еще он мог быть уверен, что тот оставит все при себе. Тем не менее, он чувствовал необходимость указать на более высокую, чем обычно, степень риска, привнесенную в безопасность проекта любовной связью Джонни.
– О чем тебе придется подумать, Джонни, если ты способен еще минуточку меня потерпеть и не утратил ума аналитика, так это об имеющих здесь место двух отдельных факторах: один касается тебя, другой – ее. Во-первых, сейчас ты очень уязвим с эмоциональной стороны. Ты только что раскрылся перед своей любимой и впервые за долгое время – если не вообще первый раз в жизни – захочешь делиться с ней всеми своими мыслями. Всеми-всеми. Это вполне естественно, и я не стал бы ожидать чего-то иного. Единственное, что хочу сказать, тебе придется очень многое оставлять при себе и найти способ успокоить собственную совесть, если у тебя вдруг возникнет чувство вины за ту ложь, которой ты отгораживаешься от нее, особенно на столь ранней стадии ваших взаимоотношений. Уловил, к чему я клоню? Надеюсь, я не обидел тебя – просто я стараюсь следовать логике вещей.
Джонни кивнул, его лицо было задумчивым. Хороший парень, подумал Хауард: юноша и впрямь сохранял способность аналитически мыслить и не давал воли эмоциям.
