Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - страница 83

.

Несмотря на позитивную оценку ситуации, вселяющую надежду, Рейно сохранял пессимистический, пораженческий настрой. Черчилль сделал последнюю попытку укрепить дух союзника. «Он не мог поверить, что германская армия так же сильна, как французская. Если союзникам удастся выдержать это лето, Британия станет основным участником войны… Союзники должны единым и нерушимым фронтом выступить против всех своих врагов… Англия не боится вторжения и будет ожесточенно сопротивляться ему в каждом городке и каждой деревушке. Чтобы оказать такое сопротивление, ей понадобится армия. Как только ее насущные и экстренные потребности будут удовлетворены, баланс британских вооруженных сил будет в полном распоряжении ее французских союзников.

В сложившейся ситуации очень важно, чтобы Англия и Франция находились в тесном сотрудничестве. Тем самым они обеспечат высокий моральный дух. Черчилль был абсолютно убежден, что им нужно продолжать сражаться, чтобы победить. Даже если кто-то из них потерпит поражение, другой не должен прекращать борьбы. Британское правительство готово вести войну из Нового Света, если в результате катастрофы Англия падет. Нужно сознавать: если Германия победит кого-то из союзников или сразу обоих, она не проявит милосердия: эти страны навечно останутся вассалами и рабами. Пусть лучше цивилизация Западной Европы со всеми ее достижениями придет к трагическому, но величественному концу, чем две великие демократии покорятся, лишенные всего, что делает жизнь достойной. Таково было твердое убеждение всего британского народа, и он сам объявит об этом на заседании британского парламента в ближайшие дни»[453].

Хотя никто этого не знал, Черчилль, во имя блага Франции, только что отрепетировал черновой вариант речи, которая навеки прославит его имя.

Эттли, глубоко тронутый услышанным, добавил, что «он совершенно согласен со всем сказанным господином Черчиллем. Британский народ уже осознал опасность, с которой они столкнулись, и понял, что в случае победы Германии все, ради чего они трудились, будет разрушено. Немцы убьют не только людей, но и идеи. Наш народ преисполнен решимости, как никогда в истории»[454].

Рейно было нечего сказать. Он поблагодарил Черчилля и Эттли за поддержку, за то, что, если Франция падет, Британия не прекратит борьбу. Сказав, что две страны никогда еще не были так близки, он завершил заседание.

Известий из Парижа нервно ожидал лорд Галифакс. Британский посол во Франции, сэр Рональд Кэмпбелл, сразу же написал ему, чтобы сообщить, что Черчилль прибыл «в очень важный психологический момент, и его визит был чрезвычайно ценен»: «Он прекрасно справился с французами. Он расскажет вам об этом гораздо лучше, чем я в письме. Могу лишь сказать, что в конце заседания Верховного военного совета он произнес замечательнейшую речь о несокрушимой воле британского народа, который будет сражаться до конца и продолжит сражаться, не покорившись поработителям»[455].

Меньше всего Галифакс хотел услышать подобное. Только вчера он записал в дневнике после вечернего заседания военного кабинета, что никогда еще не встречал такого беспорядочного ума, как у Уинстона, и что он пришел к заключению, что его мыслительный процесс происходит через речь. Поскольку такой подход полностью противоположен его собственному, это очень раздражает[456].

Галифакс очень точно оценил мыслительный процесс Черчилля, но глубоко ошибался, называя его ум беспорядочным. После выступления в Палате общин 28 мая, когда он пообещал выступить вновь через неделю, ум Черчилля занимался только созданием порядка – порядка слов. Наблюдение посла Кэмпбелла, а не оценка Галифакса более соответствуют действительности. И это возвращает нас к старому другу Черчилля, Цицерону.

В книге De Inventione («О нахождении материала») Цицерон писал о естественном порядке речи, разбив его на шесть частей. Последняя часть, итоговая, представляла собой эмоциональную концовку, обычно направленную на вдохновение и пробуждение энтузиазма у слушателей[457]. Великолепнейшая речь, произнесенная Черчиллем на заседании Верховного военного совета, показала, что, как и раньше, он уже испытал концовку речи, которая войдет в историю как одна из величайших в истории человечества.