М о й с ы н С е т Р о б е р т Х а г с т р о м ...
Палец его замер над клавишей "Вычеркнуть".
"Что ты делаешь? - кричал его мозг. - Это всерьез? Ты хочешь убить своего собственного сына?"
- Но что-то же он там делает? - спросил кто-то из приятелей Сета.
- Недоумок хренов! - ответил Сет. - Можешь спросить у моей матери, она тебе скажет. Он...
"Я не хочу убивать его. Я хочу его вычеркнуть."
...н и к о г д а н е с д е л а л н и ч е г о
т о л к о в о г о, к р о м е ...
Слова "Мой сын Сет Роберт Хагстром" исчезли с экрана.
И вместе с ними исчез доносившийся с улицы голос Сета.
Ни звука не доносилось теперь оттуда, кроме шума холодного ноябрьского ветра, продолжавшего мрачно рекламировать приближение зимы.
Ричард выключил текст-процессор и вышел на улицу. У въезда на участок было пусто. Лидер-гитарист группы, парень по имени Норм (фамилию Ричард не помнил), разъезжал на старом зловещего вида фургоне, в нем же группа перевозила аппаратуру для своих редких выступлений. Теперь фургон исчез. Сейчас он мог быть в каком угодно месте, мог ползти где-нибуть по шоссе или стоять у какой-нибудь грязной забегаловки, и Норм мог быть где угодно, и басист Дэви с пугающими пустыми глазами и болтающейся в мочке уха булавкой, и ударник с выбитыми передними зубами... Они могли быть где угодно, но только не здесь, потому что здесь нет Сета, и никогда не было.
Сет вычеркнут.
- У меня нет сына, - пробормотал Ричард. Сколько раз он видел эту мелодраматическую фразу в плохих романах? Сто? Двести? Она никогда не казалась ему правдивой. Но сейчас он сказал чистую правду.
Ветер дунул с новой силой, и Ричарда неожиданно скрутил, согнул вдвое, лишил дыхания резкий приступ колик.
Когда его отпустило, он двинулся к дому.
Прежде всего он заметил, что в холле не валяются затасканные кросовки - их у Сета было четыре пары, и тот ни в какую не соглашался выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестници и провел рукой по перилам. В возрасте десяти лет Сет глубокими буквами вырезал на перилах свои инициалы. В десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина не разрешила Ричарду наказать мальчика. Эти перила Ричард делал сам почти целое лето. А потом опиливал, шкурил, полировал изуродованное место заново, но следы букв все равно оставались.
Теперь же они исчезли.
Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку "Комната для гостей".
Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеинное переплетение проводов исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона, который Сет постоянно собирался "наладить" (ни усидчивостью, ни умением, присущим Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате заметно ощущалось глубокое (и не совсем приятное) влияние личности Лины: тяжелая вычурная мебель, вельветовые гобеллены на стенах (на одном изображалась сцена "Тайной вечерни", где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом - олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате, ни в какой другой.
Ричард все еще стоял у лестницы, оглядывая все вокруг, когда до него донесся шум подъезжающей машины.
"Лина, - подумал он, испытывая лихорадочный приступ чувства вины. Лина вернулась с игры... Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез? Что..."
"Убийца! - представлялся ему ее крик. - Ты убил моего мальчика!"
Но ведь он не убивал...
- Я его вычеркнул, - пробормотал он и направился на кухню встречать жену.
Лина стала толще.
Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти фунтов. Вернулась же женщина, весом по крайней мере в триста. Может быть, больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под синтетическими брюками цвета перезревших зеленых маслин колыхались складками слоновьи бедра. Кожа ее, болезненно желтоватая три часа назад, приобрела теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Дажн не будучи врачом, Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели на него ровно и презрительно.
