Я твердил настойчиво эти слова, но не мог заглушить в себе другой голос:
«...С ним мама всегда, а ко мне она только заходит. У него машина, он может поехать, куда вздумается, а я каждый день гуляю все на одном и том же бульваре. Он представительный, а у меня слабые уши... Обо мне бабушка Софья сказала: «Unglucklich». Что это? Что-то обидное... Сейчас всем расскажу, какая у Александра лысина», – злорадно подумал я, утешая себя.
И мгновенно вообразил себе, как через минуту увижу родных.
Наверно, все они сейчас в столовой, за большим круглым столом.
«Ты – от мамы?» – спросит отец и на миг закусит губу.
«Да».
«Что же там... э-э... большие комнаты?»
«Чисто очень и красиво», – отвечу я.
«Завтра и мы натрем полы, и у нас станет чисто. Правда, мой мальчик?» – скажет бабушка ласково (она всегда говорит так, если узнаёт, что мне понравилось у кого-нибудь в гостях).
«А не видел ты этого... Комиссарова, если не ошибаюсь?» – спросит затем бабушка Софья.
«Видал», – отвечу я.
«И что? – спросит дед. – Каков?»
«Понравился мне. Добрый. На машине катал. Только вот... – тут я замолкну, – голова у него...»
«А что? – заинтересуется бабушка. – Очень маленькая? Узкий лоб?»
«Нет, не маленькая, – скажу я грустно, – совсем лысая только».
«Он совершенно лыс?» – осведомится мой дед, надевая пенсне.
«Совершенно», – отвечу я.
«Так, следовательно, ни единого волоса?» – переспросит дед.
«Ни единого», – соглашусь я со вздохом.
«М-да... – прищурится дед. – Увы, это непоправимо. Я бессилен ему помочь».
А бабушка Софья скажет о Комиссарове печально: «Unglucklich»...
От желания, чтоб все это поскорее произошло наяву, я так ускорил шаг, что мама едва за мной поспевала. Как только мы дошли до подъезда нашего дома, я нетерпеливо сказал «до свидания» и начал было подниматься по лестнице.
Мама остановила меня.
– Ну, понравился тебе Александр? – спросила она нерешительно.
– Ничего... Некрасивый только, – ответил я торопливо. – Голова совсем... – и запнулся.
– Да, – сказала мама. – Но это его не портит, по-моему. Чудачо-ок! – пропела она. – Ты еще не понимаешь... Я хотела б, чтобы ты, когда вырастешь, стал таким же представительным мужчиной, как Александр!
Это обескуражило меня. И все-таки, быстро взбираясь по скудно освещенной лестнице, я предвкушал разговор, который только что вообразил себе так ясно...
Все домашние были в сборе. В столовой за круглым столом сидели дед, бабушка Софья, отец, тетки, соседка.
– У мамы был? – спросил меня отец и совершенно так, как я себе представлял, на миг закусил губу.
– Да.
– Что же там... м-м... просторно?
– Чисто очень и красиво, – ответил я.
– Надо будет и нам, кстати, пригласить полотера, – сказала бабушка Софья. – Тогда и у нас все станет блестеть, да, Мишук? – Она обнимает меня за плечи.
– А не видел ты этого... Комиссарова, насколько я помню? – спросила затем бабушка Софья.
– Видал.
– И каков? – спросил дед. – Вероятно, симпатичный?
Все разыгрывалось как по нотам. Как я предвкушал. Ответ был у меня наготове. Память подсказывала его, как суфлер. Но почему-то он застревал в горле.
Совсем непредвиденные чувства нахлынули вдруг. Именно сейчас, в привычном тесном домашнем мирке, я куда сильнее, чем час назад, почувствовал и необычность и прелесть тех минут, когда мы с Александром стояли над вечерним городом.
Я молчал. Отец, не дождавшись моего ответа, ушел в нашу с ним комнату. В открытую дверь я увидел, как он склонился над шахматной доской. Бережно и неуверенно он прикасался к деревянным фигуркам, но не переставлял их, а медленно отводил руку, и та повисала в воздухе...
Внезапно я вспомнил руку Александра, лежащую на руле. И в ту минуту отчетливее, чем сидя в автомобиле, я снова ощутил пережитую сегодня прекрасную радость стремительного движения...
– Что ж ты молчишь, мой мальчик? – спросила бабушка Софья.
Я быстро поднял глаза на домашних.
Женщины жалостливо глядели в пространство. Я еще не успел произнести ни слова, они не знали, что я расскажу о Комиссарове, но уже приготовились пожалеть меня.
– Материн-то муж – не отец ведь!.. – пробормотала себе под нос наша соседка и вздохнула, точно всхлипнула.
