– И что переменилось, – осведомился Ляпунов, – оттого, что теперь узнали?
– Как «что»?
– Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?
– Поставил бы в известность, как же иначе?
– Кого? О чем?
– О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было сказать в школе.
– Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил. И что?
– Ничего не вышло, – сказал Валерий. – Отвертелись оба.
– Все-таки, – упорствовал Станкин, – не нужно доходить до абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне вероятно, помогло бы.
– Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы...
– ...доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся ворюга? – докончил Ляпунов.
– Так что, с этой точки зрения, остается – невмешательство? – наседал Станкин.
– Молодцом, Стасик, всегда бы так! – и поддержала и уколола Лена.
– Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! – произнес Станкин, точно втолковывая.
– Жуть все-таки, а, Ленка? – поежилась Терехина.
– Об уголовном! – отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.
В разговор вклинился Кавалерчик.
– Ребята, – сказал он примирительно, – к чему спорить, что надо было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно понять...
– За решеткой, если Лешка не врет, – сказал Ляпунов.
– Вот о том, что слышали мы все, – Кавалерчик обвел рукой остановившуюся полукругом компанию, – мы можем сообщить. Всем уж поверят.
– Резонно, – одобрил Станкин.
– А по мне, – сказал Ляпунов, – хоть Лешке часы, конечно, достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.
– Ну, знаешь, с такой позиции... – возмущенно начал Станкин.
– Действительно, Женька! – укоризненно вставила Терехина.
– Погоди, – ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, – ведь Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков – он паршивый тип, а насчет «полундры» фискалить все же не побежал.
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
– Дело Кавалерчика, – сказала она, – это была ерундистика. Раздули муху до размеров слона.
– Конечно, – ответил Ляпунов. – Только мы ж этого на собрании не говорили. А просто «муху» на «божью коровку» подменили. Так?
– Ой, Женька уж скажет! – вздохнула Терехина с нежностью и сокрушением.
– И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, – продолжал Ляпунов, – как бы он нашу «полундру» не выдал. Вот какая вещь...
«Вещь» была серьезная.
– Что же, – сказала решительно Лена, – если получается, что фокус с «полундрой» заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде всего самим открыть, что это был фокус.
– Неплохо! – похвалил Ляпунов. – А как сам Борис?..
Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел, вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.
– А по-твоему, Саблин? – спросил Ляпунов. – Открыть про «полундру»?
– Ни за что! – резко, громко отрубил Валерий. – Получится такая заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!
– Резонно, – заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.
– У меня предложение, – сказал Гайдуков. – Сейчас примете единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же новогодняя ночь...
На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким образом, прекратился.
– Так, – сказала вкрадчиво Лена после паузы, – значит, отвоевался, Валерик?
Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс «ик» – уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был пренебрежительно-уничижительным.
– Как это – отвоевался? – переспросил Валерий хмуро.
– Да так, устал, видно. – Лена вздохнула, насмешливо соболезнуя. – И за малышей больше не вояка?
