Приход учительницы не угомонил их, и Ксения Николаевна не сразу поняла, что же такое стряслось. Поняв, она спросила спокойно:
– Ну, не совестно ли? – Это относилось к «переселенцам», поднявшим шум.
В таких случаях мальчикам остается либо молчать, либо безнадежно и упрямо, грубым голосом повторять: «А что я сделал? А что я сделал?» Сейчас они не спорили. Всем ясно было: номер не прошел.
Когда все водворились на старые места, а шум почти уже стих, в класс вошел директор.
– Что здесь происходит? – осведомился он.
Ксения Николаевна коротко ему объяснила.
– Вот такое происшествие, – заключила она с улыбкой.
Увидя ее улыбку, директор плотнее сомкнул губы. Затем Андрей Александрович сказал:
– Подобного самовольства, подобного самочинства не случалось за многие годы существования нашей школы.
Он произнес это отчетливо и неторопливо, словно первую фразу диктанта, которую спустя полминуты прочтет опять. Но он ничего не стал повторять, а взглянул вдруг на вторую парту. Здесь рядом с черноглазой, густобровой, смугловатой девочкой сидел Валерий, единственный из мальчиков, еще остававшийся на новом месте. Соседка не смотрела на него, но и не гнала.
– Тут еще что такое? – спросил Андрей Александрович строго.
Девочка привстала и сказала спокойно, даже равнодушно:
– Андрей Александрович, Саблин мне не мешает.
Валерий удивленно и признательно взглянул на соседку: «Не ожидал!..» А директор больше не интересовался ими. Он только еще раз напомнил классу, что восемьсот первая школа служит примером «всем учебным заведениям в округе»; сказал, что ученики 9-го «А» должны гордиться своей школой, и ушел, ступая осторожно и тяжело, без звука притворив за собой дверь.
Ребята вздохнули облегченно. Ксения Николаевна опустилась на стул.
– Потеряли треть полезного времени, – проговорила она. – Ну, займемся все-таки русской литературой девятнадцатого века.
Ксения Николаевна принялась рассказывать о Гончарове. «Гончаров писал очень толстые книги, – мелькнуло в голове у Валерия. – Кажется, он написал всего три книги, но зато уж толстенные...» И хотя очень скоро Валерий уже знал, что Ксения Николаевна рассказывает увлекательно, – тишина была полная, внимание общее и слитное, – но сам почему-то не мог сосредоточиться. Он все всматривался в профиль соседки и думал сбивчиво: «Почему самочинство?.. Ерунда! Ладно, пускай. Ничего... Ничего страшного».
Насчет «самовольства и самочинства» ребят из 9-го «А» речь заходила еще не раз.
На другой день ребят – комсомольцев девятых классов – попросили после уроков зайти к секретарю комитета комсомола школы Лиде Терехиной.
Очень высокая, с чинными манерами, Терехина была та самая девочка, на место которой Валерий накануне пересел. В классе Валерий заметил, что она очень смешлива. Но сейчас Лида показалась ему серьезной. Каждому из ребят, входивших в пионерскую комнату, она, встав, протягивала прохладную руку и говорила вежливо:
– Здравствуйте. Пожалуйста, садитесь. Стульев хватает?
Стульев было достаточно.
Когда собрались мальчики-комсомольцы и девочки, члены комсомольского комитета школы, избранного в прошлом году, Лида Терехина вышла из-за своего стола. Она собиралась сказать, что хочет познакомиться с новыми членами комсомольской организации еще до предстоящего собрания, но вдруг задумалась, сдвинула брови. Лида привыкла свои выступления начинать словами: «Девочки! Мы...» И сейчас она чуть не оговорилась; хорошо, что спохватилась в последнюю секунду, – уж мальчишки посмеялись бы над ней!
«Как обращаться? «Мальчики и девочки»? Смешновато!»
Ей даже вспомнились такие стихи:
Мальчики и девочки
Сидят на скамеечке
Против карусели,–
Ах, что за веселье!..
Лида чуть не фыркнула. Откуда эти стишки?.. Да из «Приключений Буратино»!
– Товарищи! – начала Лида Терехина сухо, потому что дальше молчать было нельзя. – Давайте познакомимся... Ну, побеседуем просто. По душам, как говорится, – закончила она, глядя себе под ноги.
Но оттого ли, что Лида в смущении не сказала, о чем предстоит побеседовать, или оттого, что открывать душу так вот вдруг, ни с того ни с сего, никому неохота, – как бы то ни было, разговора пока не получалось.
