– Как говорится, увы, это так, – подтвердил Глеб Анисимович с унылой скорбностью.
– Тут у нас три года работал литкружок, – продолжал директор. – Довольно много ребят в нем занималось – больше, правда, старших. И они, понимаете, были с литературой на короткой ноге. В хорошем смысле.
– Я понимаю. Без развязности в отношениях с классиками, – вставил Глеб Анисимович.
– А главное, к современной, прежде всего, литературе вкус прививался. Его надо прививать, потому что и ерунды же много печатается...
– Да, столько, знаете ли, дребедени всякой...
– Потому-то, конечно, необходимо ребятам дать ориентировку. Да. А Оксана Георгиевна нас покинула. Уехала с мужем учительствовать на необжитые земли. Кому-то там, вдалеке, повезло, – так? – а для нас утрата. Вот... Не согласились бы вы...
– Сейчас не то время, чтобы в угол ставить! – выпалил из своего угла Тушнов. – Это раньше ставили, а теперь... – и замер, ожидая оглушительных громов на свою голову.
Но Иван Еремеевич одобрительно сказал:
– Хорошо, Тушнов! Постоял, подумал и начал, я смотрю, потихоньку разбираться в том, что можно и чего нельзя в наше время. Постой, что ли, еще минутку-две, а потом скажешь, в чем еще разобрался, и, может, в класс пойдешь.
Затем, повернувшись к Глебу Анисимовичу, он сказал:
– Так не взялись бы все-таки литкружок у нас вести?
– Вы говорите так, точно уже предлагали мне это...
– А разве я вам минуту назад этого не предлагал? – удивился Иван Еремеевич. – Нет? Ну, все равно – согласны?
– Если позволите – один предварительный вопрос, – отвечал Глеб Анисимович с некоторой торжественностью. – Почему именно мне вы...
– Понимаю, понимаю, – перебил Иван Еремеевич. – Во-первых, загружены наши преподаватели. И потом... хочется же, чтобы кружок вел человек, видящий в литературе красоту! Не только, знаете ли, то или иное содержание. Словом, человек с любовью к художеству... Вот вы на память читаете прозаическое произведение. Это...
– Это моя профессия, – произнес Глеб Анисимович со строгим достоинством. – Я знаю на память сотни страниц прозы – по роду профессии, Иван Еремеевич. – Он как бы не допускал удивления тем, что в порядке вещей. – Но... отпираться не стану – люблю литературу.
– Что и требуется, – сказал директор. – Так берете литкружок? Я бы, знаете, начал на вашем месте с конкурса... ну, там с конкурса на лучшее стихотворение. Выявил бы виршеплетов – такие, конечно, найдутся – и вообще неравнодушных. Образовалось бы ядро, а вокруг ядра... – Он прервал себя, как бы не желая в фантазиях чересчур высоко залетать. – Так беретесь?
Глеб Анисимович отвечал степенно:
– Ваша идея с конкурсом мне нравится. Ваше предложение принимаю с одной только оговоркой: не позволю никому, и для начала вам, именовать литературный кружок литкружком. Это звучит для моего уха так же уродливо, если угодно – уничижительно, как «Сикстинка», «Третьяковка» или... что-либо подобное.
– Согласен на эту поправку, – сказал, улыбаясь, директор. – Принимайтесь, Глеб Анисимович. – И, встав из-за стола, круто повернулся к Тушнову: – Ну, что ты еще понял насчет нашего времени?
– В наше время... нельзя без причины рукам волю давать, – с запинкой ответил Васька.
– Ну, куда ни шло. Хоть так. Запомни крепко! – После чего Тушнов был, наконец, отпущен и вслед за Глебом Анисимовичем покинул кабинет.
Вот что предшествовало объявлению по школьному радио, которое среди других услышал Виктор Громада. Объявление было короткое:
– Сегодня у нас в школе состоится конкурс! Это будет конкурс поэтов нашей школы на лучшее стихотворение и конкурс чтецов на лучшее исполнение какого-либо стихотворения... – диктор помешкал, – ...можно не своего. Лучшие стихи будут помещены в общешкольной стенгазете и переданы по нашему радио в исполнении авторов. Лучшие чтецы также выступят у нас перед микрофоном. Утверждено жюри конкурса...
Это известие свалилось на Виктора Громаду посредине его разговора с Женей Старковым. Разговор был самый откровенный из всех, какие когда-либо затевал Виктор, а Женька вел его как обыкновенный, «нормальный», ничем особенно не замечательный.
