Тебе посвящается. Худ. Коровин О. - страница 108

– Спасибо, в другой раз лучше, – сказал я.

– Ну хорошо, в другой. Но непременно, Володя, да?

Я кивнул.

Мы простились, и, уже никого не встретив по пути, я быстро дошел до своего дома.

– А тебя тут товарищ ожидает, – сказала соседка, открывая мне дверь.

...Не знаю, что бы я почувствовал, если б узнал днем, что вечером ко мне собирается нагрянуть Рома Анферов. Но, внезапно увидев его у себя дома, я просто обрадо­вался:

– О, привет!

– Привет! – отвечал Рома. – Давно не виделись. Как провел время с Афанасием?

– А ну его к дьяволу! Он...

– Вот именно, – сказал Рома веско.

– Нет, он ничего парень, но его запреты...

– А, так он на разные слова накладывает табу?

– В том-то и дело! Сегодня, понимаешь, на одни, за­втра...

– Ну, потолкуем о том, что Афанасий тебе запре­щал, – предложил Рома смеясь. – Отведем душу!

И весело и раскрепощенно, перескакивая с темы на тему, мы поболтали о театре и кино, институтах и техни­кумах, приближающихся экзаменах на аттестат зрелости и предстоящем выступлении Зины Комаровой в новой роли...

– Теперь перейдем к вещам серьезным, – сказал Ро­ма. – Давай все же в этом разберемся, чтоб потом не возвращаться. Ты на меня за что обижался?

– За то... – начал я, силясь ответить как можно ко­роче, чтоб не получилось утомительного «выяснения от­ношений». – За то... У твоего «второго я» – будь это Во­лодя Шатилов или кто другой – есть и его собственное «я». Есть... Про это не годится забывать.

– Принимаю, – сказал Рома с заметным усилием. – Принимаю этот упрек. Может быть, в нем есть рацио­нальное зерно...

– Есть, – заверил я. – Но хуже то, что мне иногда ка­залось... Мне казалось, я тебе довольно безразличен и ты просто пробуешь на мне остроту своей наблюдательности.

– Ну, – сказал он, поморщившись, – ты несешь ахи­нею. Лучше выясним...

– Нет, – перебил я, – мне действительно так каза­лось, и не без причины.

– А знаешь, – сказал Рома с веселой злостью, – я сейчас тебя с удовольствием стукнул бы... – И, употре­бив глагол «стукнуть» в сослагательном наклонении, он вдруг на самом деле дал мне тумака.

– Представь, я, наверно, дал бы тебе сдачи,– ответил я и немедля сильно ткнул его в плечо.

– Принимаю, – сказал Рома так, точно настроение его улучшилось оттого, что мы размялись. – Принимаю этот ответ. Ты вообще-то ничего... Не понимаю только, как ты оказался в объятиях Афанасия. Вот это надо бы нам рассмотреть, – продолжал он тоном председателя, – потому что...

– Минутку, – снова перебил я. – Когда встречаются два товарища, ни одному из них, по-моему, незачем пред­седательствовать.

– А... меткое замечание, – выговорил Рома оторопе­ло. – Пожалуй, в нем есть рациональное зерно. Ну вот, забыл, о чем хотел сказать. Та-ак... Вспомнил: о робости духа, которую ты проявил! Я готов выкинуть председа­тельский колокольчик, но выслушать меня, Володька, придется! Чтоб выражаться поточнее, я даже себе кое-что для памяти записал.

Он вынул из кармана блокнотный листок и жестом Ботвинника поправил очки. Он был такой же, как всегда, и в чем-то иной...

Я приготовился его слушать.

„ТЕБЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ..."

I

Виктор Громада впервые написал стихотворение, ко­торое ему назавтра не разонравилось. Раньше он, сочи­нив стихи, на другой день рвал их на клочки, а эти клоч­ки иногда еще сжигал, разведя костерчик в пепельнице.

В этот раз он написал стихи вечером, дома, перечитал их наутро на уроке, поправил последнюю строчку, спря­тал и испытал на минуту чувство, до того не испытанное и совершенно неожиданное.

Стихотворение начиналось строчкой «Мне без тебя так трудно жить...». Виктор имел в виду Инну Петрову, учившуюся в их девятом «А» уже три месяца, с января (раньше она училась в другой школе и в другом районе). Ему действительно было трудно, оттого что Инна его не замечала. Она ни разу не оказывалась рядом, когда он на переменах удачно шутил и ребята вокруг него громко смеялись. Ее не было в классе, когда учительница лите­ратуры читала вслух его сочинение о Базарове, которое назвала «наиболее своеобычным». Но еще труднее стало Виктору после того, как, по-прежнему не замечая его, Инна заметила Гришку Мигунова. Вот тогда он взялся за перо. И сейчас, перечитав стихи, он почувствовал то, чего не ожидал и не надеялся почувствовать: ему стало легче. Не так трудно, как было. Это изумило и даже смутило его. Но облегчение было недолгим, потому что Мигунов передал Инне записку, и она, слегка улыбаясь, тут же принялась за ответ.