Театр про любовь - страница 69
Он. Я просто в восторге от всей этой информации. Я торчу здесь ночью, чтобы все это выслушивать?
Она. Нет-нет, я знаю, ты пришел за кроссовками… и тренировочными брюками. Просто тебе пришлось вступить в мою «Лилу». Ха-ха-ха… Но я хочу, чтобы в этой игре была полная ясность. Потому что это – божественная игра. Так что знай: когда твой друг режиссер, победно подпрыгивая по привычке всех маленьких мужчин, подошел к ее столику… ее «третий глаз» тотчас пошалил. И она вдруг увидела его космическим уродом: чувственные губы… раздуты, каку покойника, зубы вперед «фэ-фэ-фэ», а на его лысом черепе торчит какая-то мерзкая кепочка. И ей даже показалось, что он стаскивает перед ней эту кепочку, слюнявит палец своими страшными плотоядными губами и, прикладывая к своей лысине, говорит: «Гаже вы что-нибудь видели?» Ха-ха-ха! Теперь ты представляешь, сколько сил ей стоило пойти с ним танцевать? Но я пошла! Вот так, Саша…
Он. И это тоже ради меня?
Она. Мы же договорились – все ради тебя! Ха-ха-ха! (Танцует одна.) А ты в это время… как написано в твоей пьесе – ты сидишь за своим столиком. И бешено ее ревнуешь! Мы поверим в это? Ты плохо слушаешь?
Он. Знаешь, мне кажется…
Она(почти испуганно). Болит? (Страшно торопливо.) Не может быть! Не может! Слышишь? (Продолжает танцевать) Она танцевала… подставив свой вечно жаждущий позвоночник. И кинорежиссер возложил на него свою мертвую руку! И вот тогда, танцуя, кинорежиссер обнажил свои чудовищные зубы: «фэ-фэ-фэ» и предложил ей с ним уехать. Она погибала от его уродства. И «третий глаз» вовсю рисовал «каприччос»! «Мне бежать за такси?» – шептал кинорежиссер. Она поняла: свершается, свершается! То, о чем она столько раз мечтала! И она согласилась, и кинорежиссер убежал… А она все смотрела на столик – где сидел он один… И умирала от любви!
Он. Мне по правде… больно!
Она (выкрикнув). Мнительный! Как все мужчины. Ты просто мнительный, понял? Что у нас дальше? И ты вдруг встал и подошел ко мне… Свершилось! Боже! Она замерла, предчувствуя боль объяснения, счастье примирения… И нежный собачий визг уже стоял в груди. Ха-ха-ха! Ну что же ты сидишь? Мы же играем! «Лила»! Торопись!
Он(с трудом поднимается). Я не понимаю… Почему больно?
Она(визжит). Мнительный, мнительный! Ну, иди, иди… Подойди ко мне, как тогда. Близко-близко, чтобы я увидела… то – в глазах. А дальше… мы заговорили… В общем, ты точно записал наш разговор, все точно. Читай! Читай! Ну! Ну!
Он(читает). «Послушай, ты сошла с ума?»
Она. Ты забыл схватить меня за руку.
Он послушно хватает.
«Не надо хватать за руку… синяки остаются… у меня кожа ненормальная»…
Он(читает). «Послушай, ты видишь его в первый раз».
Она. «Когда тебе кто-то нравился в первый раз, ты с ней уходил? Почему я не могу? Мы работаем на равных. Давай уже все на равных»… Ха-ха-ха.
Он. «Ты с ним не пойдешь…»
Она. «Мне опять больно».
Он. «Он – мой друг».
Она. «Не надо иметь таких друзей».
Он. «Он – мразь, урод»…
Она. «Ну зачем же так о друге?»
Он. «Ну давай поговорим. Ну в последний раз…»
Она. «Ага… Пусть у нас будет вечер расставанья… Потом ночь расставанья… А потом весь этот ад потянется сначала?» Ха-ха-ха… Ты правильно все записал в своей пьесе. Точнее – правильно записал слова. Только укажи, пожалуйста, в примечании, что эти слова, как и все другие слова в твоей пьесе, не имеют никакого значения! Потому что все свои «ужасные» слова она произносила совсем счастливым голосом: она торопила счастье примирения… И ему достаточно было… как всегда, дотронуться губами до ее сумасшедшего уха… или возложить персты на ее сентиментальный позвоночник… Но он… Он спрятал свои лгущие глаза. Он показал, будто верит ее «ужасным словам». И вот тогда он сделал единственное, чего нельзя было делать, – он ударил ее! Точнее, он сделал единственное, что нужно было сделать, чтобы она ушла с тем, с другим. Почему же он… который знал все о ней… (
