– Это нужно для дальнейшего изучения Изнанки, – упрямился Йоркер, когда Каспер просил бросить мазохистское занятие.
Еще в ноябре, когда Дарен в точности нарисовал Изнанки Тобиаса и Найта, Каспер понял, что однажды очередь дойдет и до Этель. И вот сегодня этот день настал.
Дарен изобразил ее вместе с Ви. Нарисовал тот самый миг, после которого разлом захлопнулся.
Этель улыбалась и кончиками пальцев касалась лица Ви, жестоко изуродованного пламенем. Ви смотрел на нее с нежностью и болью в золотых глазах, блестящих от слез. Обоих обнимали широкие белые крылья, на которых вместо перьев виднелись изломы бумаги.
Каждый шрам был изображен с достоверной точностью, а потому рисунок казался живым.
Каспер скучал по Этель, но никогда не говорил об этом вслух. Как и Ронда никогда не корила его за неисполненную просьбу. Он не смог уберечь Этель. Не сумел защитить ее от самой себя.
– Это был последний рисунок Изнанки? – Каспер отвернулся, когда Дарен захлопнул блокнот. Снег валил все сильнее, бумага могла намокнуть.
– Нет, – сказал Дарен и спрятал блокнот в рюкзак. – Я ведь еще не нарисовал тебя.
Шагая вместе с Дареном по пустому парку, Каспер улыбнулся:
– Ты уже рисовал меня. Много раз, – он принялся загибать пальцы: – В больнице. В нашей комнате. На крыше. И в тот вечер, после…
– Ты не понял, – Дарен шутливо стукнул Каспера по плечу. – Я не рисовал твою Изнанку.
– Ну… Кстати, почему?
Проходя мимо дерева с низко опущенными ветвями, Дарен дернул за одну из них. Снег сверкающей пыльцой посыпался на парней.
– Просто мне кажется, твоя Изнанка единственная засела в моей голове навсегда. Я никогда не забуду, как ты по-настоящему выглядишь.
Каспер тепло улыбнулся и ласково погладил тыльную сторону кисти Дарена подушечкой большого пальца. Он хотел притянуть его к себе и поцеловать, но вдруг понял, что они уже пришли.
Театр «Юстина» превратился в обугленное, наполовину разрушенное здание. Крыша обвалилась, все деревянные доски сгорели. Сквозь черные прямоугольники окон на гостей смотрел холодный и пустой мрак.
Это не театр, а свалка из камней и пепла. Теперь «Юстину» точно никогда не отреставрируют, даже если город снова оживет. Однако Каспер об этой утрате ни капли не сожалел.
Здесь он для того, чтобы попрощаться.
– Она ушла здесь, – подсказал Дарен, когда подвел Каспера к нужному месту. – Разлом закрылся тут.
– Спасибо, – голос казался чужим. – Есть лист бумаги?
Дарен, даже если удивился просьбе, внешне этого никак не показал. Он достал из рюкзака листок и протянул его вместе с карандашом.
– Мне побыть с тобой? – спросил он.
Когда Каспер кивнул, Дарен так же, как и он, присел на корточки и стал внимательно наблюдать.
– «Моему счастливому воспоминанию. Этель», – прочитал написанное послание Каспер и тяжело вздохнул: – Как думаешь, она когда-нибудь об этом узнает?
Дарен накрыл руку Каспера своей, но ничего не сказал.
Да, у всего должна быть своя Изнанка. Особенно явная она у тех вещей, что пропитаны эмоциями. Поэтому в свое короткое письмо Каспер постарался вложить все радостные чувства, что они с Этель пережили за год дружбы. Он наполнил ими каждую букву в надежде, что записка, сложенная в журавлика, однажды упорхнет в Изнанку.
Каспер верил, что Этель жива и обязательно найдет эту весточку.
Он оставил журавлика на снегу и встал, тут же очутившись в объятиях Дарена. Прячась в его тепле, Каспер позволил себе слабость, но быстро вытер слезы. Он обернулся на записку, но ее там уже не было.
– Ветер?
– Может быть, – Дарен улыбнулся, и в этом проклятом месте Каспер впервые четко осознал: несмотря ни на что, у них все будет хорошо.
