– Да ну, – не поверил Шагала.
Судя по оханью и кряхтению лежака, он пробовал повторить.
– А ещё ложатся на животы – и кольцом ноги, прямо к ушам…
– Штаны-то, – жадно спросили из темноты, – штаны-то, поди, втугую натягивались?..
– Ноги к ушам? У них что, хребтов нету совсем?
Бухарка вздохнул:
– Вот чем себя трудить надо было, а не кулаками сдуру махать.
Сквара пригрелся, начал уплывать в тёплые облака.
– Слышь, дикомыт!
– Ну…
– А тебя на что звали?
Сквара неохотно приоткрыл один глаз:
– Сказывать велели, кто это из подземелий в двери скребётся…
Все замолчали.
– Да пел он, – проговорил Лыкаш, но не очень уверенно.
Дверь скрипнула. Воробыш подавился и замолчал. Хотён ругнулся от неожиданности. Шагала испугался, с головой юркнул под одеяло.
Вошёл Ознобиша, засидевшийся в книжнице. Мальчишеская сарынь сперва притихла, потом стала смеяться, потом на удивлённого Зяблика стали шипеть. Тот, постояв немного, ощупью пробрался к себе.
– Пел? Кто пел?
– Да Скварка.
– А раз пел, почто ещё не в холоднице?..
– Ну его, ты про девок давай!
Шаткий топчан накренился, как льдина. Ознобиша ткнулся лбом Скваре между лопаток. Опёнок вздохнул. Светел ещё бежал к нему, тянулся обнять, но между ними воздвигались сугробы, росли чёрные каменные стены, вились, угрожая сбросить, раскаты снежных дорог…
– Сами вбеле румяны, ручонки тонюсеньки, косточки утячьи…
– А ножки?
Шагала, уставший гнуться пятками к голове, заявил со знанием дела:
– Правская девка вся круглая быть должна! Чтобы щёки – ух! И титьки – во!
Ребята постарше засмеялись:
– Экий знатель!
– Титьку небось мамкину только видел!
– И ту не помнит поди!..
– Слышь, Хотён! А у девок мякитишки-то… во – или как?
– Ври складней, Хотён, – посоветовал Ознобиша.
Гнездарь вдруг смутился:
– С обильным телом в кольцо не больно совьёшься…
– Всё равно, – сказал Пороша. – Обильное, оно радостней.
– Ты сказывай, не томи!
Ознобиша хихикнул:
– Чтобы и на рожны сесть было не жалко…
– Маганку бы сюда. Мы тоже мораничи, нам воля!
Топчаны снова заходили от смеха.
– Как там кабальной в кладовке, прочно замкнут? С вилами не наскочит?
– Хотён! Про Маганку другой раз побакулим, ты про захожниц давай!
– А что про них, если ни сиськи, ни…
В дальнем углу размечтались, стали вздыхать:
– Где-то им у нас перины постелены…
– Была разница, если не здесь.
– Взяли бы да сюда вдруг пришли! На честную беседу…
– А ты им челом бил? Пряничков с орехами припасал?
Скваре примнилось движение в темноте. Какое, откуда – понять он не успел. Их с Ознобишей лежак затрещал, обрушился.
Пришлось просыпаться, под общий хохот попирать босыми ногами холодный каменный пол, обарывая тягу остаться досыпать как есть, на перекошенных досках. Пусть неудобно и холодно, но хоть снова не упадёт…
Пока возились, разговоры в опочивальне постепенно иссякли. Кто-то ещё мечтал самолично изведать, вправду ли пришлые девки выучены борьбе, но язык заплетался.
– Я понял, – прошептал Ознобиша, когда братейки выправили топчан и прижались под одеялами.
– Ну…
Сквара вроде никакой работы нынче не делал, а затомился, будто камни ворочал. Стоило растянуться в тепле, жёсткий лежак начал невесомо покачиваться, баюкать.
– Я понял, – повторил Ознобиша.
Сквара приоткрыл один глаз:
– Ну?..
– Лихарь взбесился, когда я из хвалебника читать начал. Он сам мне велел… уставшим победные ноги сбивать… а потом чуть душу не вынул… Ведь неспроста?
– Ну, – промычал Сквара. Затих.
Они об этом непременно подумают. Вместе подумают. Потом, не сейчас…
– И ещё надо будет те восемь топчанов уронить, – мстительно приговорил Ознобиша. – Где Хотён.
Сквара неожиданно вздрогнул, приподнялся на локте.
– Что?.. – насторожился Ознобиша.
Вместо ответа дикомыт ужом вывернулся из-под одеяла, беззвучно ускользнул с топчана. Ознобиша улёгся было поудобнее, но потом вздохнул, почесал затылок и тихонько, ощупывая деревянный край, прокрался следом.
Впотьмах кто-то поскуливал. Тонко, жалобно. Сквара сидел на лежаке у Шагалы, подтянув мальчонку вместе с одеялом к себе на колени. Тот всхлипывал – еле слышно, зная из опыта, что явными слезами можно доискаться если не тумаков, то насмешек, и неизвестно, что хуже. Ознобиша подсел, склонился к нему. Завтра Шагала снова будет лихим храбрецом и ни за что не пожалуется, но сейчас он всхлипывал, комкая одеяло. Потом через великую силу проглотил горе, выговорил внятно, с тихим отчаянием:
