Фил взглянул на стеклянную дверь. На улице только начинало смеркаться. Но Поппи много спала в последние дни.
— Мы скажем, что она устала, и отправила нас смотреть телевизор, — медленно сказал Фил, стараясь побороть слабость и рассуждать здраво. — Потом я пошел посмотреть, как она, и нашел ее…
— Верно, — ответил Джеймс, улыбнувшись краешком губ.
Они быстро убрались в комнате Поппи. Труднее всего Филу было отвести взгляд от Поппи. Каждый раз, когда он смотрел на нее, сердце его сжималось. Она казалась такой хрупкой… Как рождественский ангел, спустившийся в июньскую ночь.
Он боязливо убрал плюшевого льва, лежавшего рядом с ней.
— Она ведь проснется, правда? — спросил он, не глядя на Джеймса.
— Господи, я надеюсь, — устало пробормотал Джеймс. Его слова звучали скорее как молитва, нежели обещание. — Если этого не произойдет, тебе не надо будет приходить ко мне с осиновым колом, я сам об этом позабочусь.
Филипп был потрясен — потрясен… и разгневан.
— Не глупи, — резко ответил он, — превыше всего на свете Поппи ценила жизнь. Лишить тебя жизни все равно что надругаться над ее памятью. Кроме того, ты делаешь все, что от тебя зависит. Неразумно себя винить.
Джеймс удивленно посмотрел на него, и в эту минуту Фил почувствовал, что они наконец поняли друг друга, что между ними крепнет некая странная связь. Джеймс медленно кивнул.
— Спасибо.
Филипп отвернулся и коротко спросил:
— Уже пора звонить?
Джеймс взглянул на часы.
— Через несколько минут.
— Они могут уехать домой, и мы не застанем их в ресторане.
— Это не имеет значения. Главное, чтобы рядом не оказалось врачей, которые попытаются реанимировать ее или забрать в больницу. То есть она должна быть холодной к тому моменту, когда сюда войдут люди.
Фил почувствовал, как у него по спине пробежала дрожь.
— Как ты можешь так говорить, ты просто холодная змея!
— Вовсе нет, я реалист, — терпеливо ответил Джеймс, как если бы разговаривал с ребенком. Он коснулся мраморной руки Поппи, покоившейся на покрывале. — Пожалуй, уже можно звонить. Я пойду позвоню, а ты можешь продолжать сходить с ума, если хочешь.
Филипп покачал головой. У него больше не было сил. Сейчас ему хотелось горько плакать, как может плакать только обиженное, потерявшееся дитя.
— Позвони маме, — хрипло сказал Фил, опустился на колени рядом с кроватью сестры и стал ждать.
Он не чувствовал, как бежит время. Любимая мелодия Поппи уже отзвучала, и лишь из гостиной раздавался звук работающего телевизора. Он потерял счет минутам и пришел в себя, лишь услышав шум подъезжающего автомобиля. Тогда он прижался лбом к матрасу. Его слезы были абсолютно искренни. В этот момент он был уверен, что потерял сестру навсегда.
— Держись, — предупредил его Джеймс, — они уже здесь.
Следующие четыре часа были самыми тяжелыми в жизни Фила.
Сложнее всего оказалось успокоить маму. Как только она вошла, Фил понял, что не она его, а он должен ее успокаивать. Но у него уже не было сил. Он мог лишь поддерживать ее в своих объятиях.
«Kaк это жестоко, — мрачно думал он. — Неужели нельзя рассказать ей? Но она ни за что не поверит, а если и поверит, то неизбежно подвергнет себя страшной опасности».
Наконец приехали врачи. Незадолго до них прибыл и доктор Франклин.
— Это я его вызвал, — сказал Джеймс, улучив момент, когда миссис Хилгард рыдала на плече мужа.
— Зачем?
— Чтобы упростить процедуры. В нашем штате доктор может выписать свидетельство о смерти, если больной наблюдался у него в течение 20 дней и причина смерти не вызывает сомнения. Нам не нужна больница.
Фил покачал головой.
— Почему? Какие могут возникнуть осложнения?
— Потому что в больницах делают вскрытие.
Филипп похолодел. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.
— А в похоронных бюро трупы бальзамируют. Поэтому я должен быть здесь, когда приедут за телом. Я должен внушить им, что нет необходимости бальзамировать ее, или зашивать ей губы, или…
Фил побежал в ванную… Ему стало дурно, и он снова возненавидел Джеймса.
…Никто не забрал Поппи в больницу. И доктор Франклин ни разу не упомянул о вскрытии. Он просто держал за руку миссис Хилгард и говорил о том, что все произошло слишком внезапно и что Поппи, по крайней мере, не мучилась от страшной боли.
