Невзирая на противоречия по кандидатуре наследника, обе фракции единым фронтом дали отпор немногим сторонникам Елизаветы. Австрийский посол Вратислав, посланники голштинский Бонде, бланкенбургский Крамм напрасно зондировали настроения Остермана, Головкина и Ягужинского (с 1728 г. обер-шталмейстера) относительно юной красавицы. Повсюду иноземцев ожидал холодный прием. В отличие от иностранных союзников, сама антигероиня прекрасно понимала сложившуюся обстановку. Елизавета Петровна под предлогом какого-то недомогания благоразумно задержалась в подмосковной вотчине и вмешиваться в назревавший политический кризис не собиралась. Позиция независимого наблюдателя ее вполне устраивала, и, как позднее выяснилось, она приняла верное решение>{47}.
В ночь с 16 на 17 января самочувствие императора резко ухудшилось. Температура сильно подскочила вверх. Лихорадка усугубила оспу. Две напасти сразу подросток перенести уже не смог. Все быстро осознали, что царь умирает. А значит, вопрос о престолонаследнике вот-вот встанет в повестку дня. В семье Долгоруковых первым очнулся Алексей Григорьевич, который днем 17-го числа позвал к себе на совет в особняк Головина (располагался недалеко от Лефортовского дворца) двух родных братьев – Сергея и Ивана – и трех близких родственников – князя Василия Лукича и князей Михаила и Василия Владимировичей Долгоруковых. За последним слуге пришлось скакать в подмосковную деревню княжны Вяземской.
Сергей и Иван Григорьевичи, а также Василий Лукич приехали в Головинские палаты прежде Владимировичей. Хозяин дома встретил их, лежа в постели, и провел с ними предварительные консультации. Идея Вестфалена – провозгласить царицей Екатерину Долгорукову – основательно засела в головах трех братьев. Немного опоздавший Василий Лукич против рискованного проекта тоже не возражал. Тут же пять членов влиятельного рода (в том числе и сын Алексея Григорьевича обер-камергер Иван Долгоруков) взялись за сочинение духовной императора. Первым, присев на стул у камина, заскрипел пером по листу бумаги Василий Лукич. Но вскоре вельможа прервал начатое дело и заявил компаньонам: «Моей руки письмо худо. Кто бы получше написал?» Эстафету принял Сергей Григорьевич. Дядя царского любимца – Ивана – настрочил и черновик, и две беловые копии августейшего завещания. На одном из оригиналов за государя расписался Иван Алексеевич (перед тем молодой человек продемонстрировал всем, насколько его почерк совпадает с почерком Петра II). Второй экземпляр остался неподписанным. Участники совещания поручили брату царской невесты в удобный момент подсунуть документ больному мальчику на апробацию. В случае срыва идеального сценария Долгоруковы намеревались выдать за подлинный фальшивый тестамент>{48}.
Зачем Григорьевичи осмелились на явную авантюру, понятно. Никто из них не хотел покидать с таким трудом завоеванные властные вершины. Однако что подтолкнуло умного и опытного дипломата Василия Лукича Долгорукова одобрить дерзкий план? Чувство фамильной солидарности?! Навряд ли. Князем двигало нечто иное, и можно с большой долей уверенности утверждать: шестидесятилетний член Верховного Тайного Совета думал использовать императрицу Екатерину Алексеевну Долгорукову в качестве бессловесной марионетки, содействующей введению в России республиканской формы правления на манер шведской модели. Просвещенный аристократ из рода Долгоруковых и не подозревал о том, что его коллега по Верховному Тайному Совету – Д. М. Голицын – замышляет в преддверии избрания нового царя то же самое. Правда, с одним отличием. Если Василий Лукич стремился привлечь к законодательной работе с правом решающего голоса депутатов от шляхетства и военных, то Дмитрий Михайлович считал достаточным наделить представителей дворянства и генералитета полномочиями чисто совещательными.
Таким образом, двум концепциям – демократической и авторитарной – предстояло схлестнуться в жестком поединке сразу же после обнародования имени преемника Петра II. Ввиду того, что важная для российского государства проблема рассматривалась бы в узком кругу коллегии верховников, судьба империи всецело зависела от расстановки сил в высшем властном органе. На 17 января 1730 года шансы В. Л. Долгорукова выглядели предпочтительнее. Из пяти первых министров Остерман, бесспорно, уклонился бы от обсуждения подобного проекта. Головкин, как обычно, примкнул бы к большинству. А большинством при данном раскладе являлся дуэт В. Л. и А. Г. Долгоруковых. Д. М. Голицыну, следовательно, надеяться было не на что
