– Простите, что поднял вас с постели. Мне нужно с вами поговорить.
– О чем? Что случилось? – Он поскреб за ухом, под взъерошенными седыми волосами.
– Ничего особенного. – Если не считать двух убийств в его семье, об одном из которых, как предполагалось, я еще не знаю. – Можно войти?
– Конечно. Я тоже хотел бы с вами поговорить. – Он широко распахнул дверь и, отступив на шаг назад, пригласил меня в свое жилище едва ли не изысканным жестом. – А ты зайдешь, Джо?
– Нет, мне нужно вернуться наверх, – ответил спасатель.
Я поблагодарил его и вошел. Небольшая, очень жаркая комната, освещенная лампочкой без абажура на свисающем шнуре, почему-то показалась мне похожей на монашескую келью, хотя я никогда не был в настоящем монастыре. Комод, облицованный покоробившейся фанерой под дуб, железная кровать, табурет, шкаф без дверок, служивший одновременно и буфетом и шифоньером, в котором висел голубой костюм, непромокаемая куртка и чистая, тщательно выглаженная униформа. Из-под кровати, покрытой ветхими простынями из голубой фланели, выглядывал старый чемодан с медными застежками. На стене, в изголовье кровати, висели две фотографии. Одну, по-видимому, сделали в фотостудии и слегка отретушировали. Это был портрет прелестной темноволосой девушки в белом выпускном платье. Другая была цветной репродукцией с иконы девы Марии, держащей в протянутой руке ярко горящее сердце.
Тони указал мне на табуретку, а сам опустился на кровать. Все еще почесывая голову, он неподвижно уставился в пол своими черными, как антрацит, глазами. Правая рука с припухшими костяшками была сжата в кулак.
– Да, я хотел поговорить с вами, – повторил он. – Я думал об этом весь день и половину ночи. Мистер Бассетт сказал, что вы сыщик.
– Да, частный детектив.
– Угу, частный. Это мне подходит. Эти окружные полицейские, ну разве можно им доверять? Они носятся в своих ревущих автомобилях и хватают людей только за то, что у кого-то не горит задняя фара на машине, а кто-то бросил пустую банку из-под пива не в ту канаву. А когда случается что-нибудь действительно серьезное, их никогда не доищешься.
– Ну что вы, Тони, они всегда должны быть на месте.
– Возможно. Но за свою жизнь я повидал немало разного. Вроде того, например, что произошло в прошлом году в моей собственной семье.
Он медленно повернул голову влево, точно под каким-то непреодолимым давлением, пока не уперся взглядом в фотографию девушки в белом платье.
– Ведь вы, наверное, уже слышали о Габриэль, моей дочке?
– Да, слышал.
– Я нашел ее застреленной на берегу. В прошлом году, двадцать первого марта. Всю ночь ее не было дома, я думал, она ночует у подруги. А нашел ее утром, мою единственную доченьку. Ей только-только исполнилось восемнадцать.
– Мне очень жаль, Тони.
Его взгляд буравил мое лицо, измеряя глубину моего сочувствия. Широкий рот скривился, будто Тони испытывал физическую боль, давая наконец выход своим тяжелым мыслям.
– У меня сердце обливается кровью. Я во всем виноват, я предчувствовал это. Но как я мог воспитать ее один? Девочку без матери? Молодую девушку, такую хорошенькую? – Он опять посмотрел на фотографию и медленно повернулся ко мне. – Разве мог я научить ее, как себя вести?
– Что случилось с вашей женой, Тони?
– С моей женой? – Вопрос удивил его. На минуту он задумался. – Много лет тому назад она сбежала от меня. Сбежала с мужчиной, и когда последний раз я о ней слышал, она была в Сиэтле. Она всегда с ума сходила по мужикам. Думаю, Габриэль пошла в нее. Я ходил в католическую церковь, советовался, что мне делать с дочерью, которая рвется с привязи, как молодая кобыла во время течки… ну, конечно, я выразился не совсем такими словами. Священник порекомендовал мне поместить ее в монастырскую школу, но у меня не было таких средств. Требовалось слишком много денег, чтобы спасти жизнь моей дочери. – Он отвернулся и сказал, обращаясь к деве Марии: – Я подлый старый дурень.
– Вы же не могли жить за нее, Тени.
– Не мог. Но я мог держать ее взаперти, чтобы за ней присматривали порядочные люди. Я мог не подпускать Мануэля к своему дому ближе чем на пушечный выстрел.
