, но его имя нигде не фигурирует, во всяком случае, на одежде. Виктуар удивляется подобной скромности. Она подбадривает друга:
«Напиши „Карл для Chloé“!»>6
Лагерфельд, как и все остальные, никогда не подписывал свои коллекции не потому, что ему недоставало честолюбия, а потому, что просто так было заведено. «После ухода Жерара Пипара коллекции Chloé рисовали четверо или пятеро человек. Нам никогда не говорили, кто придумал ту или иную модель»>7, — уточняет Клод Бруэ. Карл не возражает против подобной анонимности, которая защищает его под сенью марки и не ограничивает только одним стилем. Никому не принадлежать. Быть то здесь, то там, быть свободным, чтобы успевать везде. Двигаться вперед, не снимая маски, еще чуть-чуть.
Гордятся ли родители Карла успехом своего сына? Отто не перестает щедро поддерживать его финансово. Но что он на самом деле думает о том, кем стал маленький мальчик, молча листавший карикатуры из журнала Simplissimus? Что касается Элизабет, то она подталкивала его к тому, чтобы он покинул семейное гнездышко и попытал счастья во Франции. Счастлива ли она теперь за своего сына, подписывающего все новые контракты? Если послушать самое заинтересованное лицо, то добрые родственные чувства в действительности были, видимо, непростыми.
Разумеется, колкости матери, несмотря на удаленность, не прекратились. «Я помню, что [она] позвонила мне в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре года, и сказала: „О! Кстати, с двадцати четырех лет жизнь начинает идти под уклон. И поэтому было бы неплохо, если бы ты обратил на это внимание уже сейчас. Ты можешь поставить крест на своей молодости“»>1.
Надо думать, мысль о том, что ее сын — модельер, отнюдь не приводит ее в восторг, так как, по словам Карла, она, будучи страстно увлечена модой, не присутствовала ни на одном из его показов. Понял ли Отто, чем именно занимается его младший сын? «Он был настолько убежден в собственной исключительности и гениальности, что остальное его не интересовало»>2, — позже признается Карл. От этих признаний веет некоторой горечью. В них также можно разглядеть одну из причин, по которой Карл пожелал пойти в мире моды путем, отличавшимся от общепринятого. «Мысль о Доме, носящем их имя, вряд ли привлекла бы их. Я все еще вспоминаю саркастические замечания насчет гамбургских коммерсантов, занимавших солидное положение»>3. Иными словами, быть владельцем Модного дома — это в конечном счете довольно вульгарно. Не тут ли кроется причина, по которой он тактично давал понять, что ставит себя выше той среды, в которой отныне вращается? Как бы то ни было, отец Карла не узнает, куда приведет судьба его сына.
В последнюю ночь романа Обжигающее лето рассказчика внезапно вырывают из мира невинности. В лесу у замка он видит у своих ног мертвого отца и понимает, что тот, будучи токсикоманом, скончался от передозировки морфина. Его тело будет ждать погребения в одном из залов обширного владения. «Входя в комнату, где он лежал в гробу, я прежде всего подумал: „В конце концов, это не так уж ужасно“»>4, — пишет Кайзерлинг. В отличие от юного графа, Карл не увидит своего отца мертвым. Он не сможет долго созерцать его, прежде чем наконец со слезами на глазах отвернуться и вернуться к жизни. «Мать сообщила мне три недели спустя. Я так и не присутствовал на погребении, в противном случае оно прошло бы с большой помпой, я обожаю протокол»>5.
Случайно позвонив по телефону родителям, он узнает о смерти барона Отто Христиана Людвига Лагерфельда, усопшего в Германии в разгар лета, 4 июля 1967 года, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в тот момент, когда он читал свою газету. Поведение Элизабет Лагерфельд в этих обстоятельствах поразительно, но она читает нравоучения: нужно двигаться вперед, какой смысл оплакивать прошлое. Как и в детстве, Карл ничем не отвечает на поведение своей матери. Он равнодушно мирится с ней.
История их отношений похожа на беспрестанную борьбу между разумом и чувствами. Последние по мере возможного исключаются. Через некоторое время после смерти мужа Элизабет продает фамильный дом и отправляет Карлу в Париж мебель из его детской комнаты. Карл расскажет, с каким изумлением он обнаружил отсутствие своего личного дневника, который вел начиная с первых лет своей жизни в Париже:
